Принц Лестат

– Возлюбленная Роуз, теперь ты с нами, – промолвил дядя Лестан. С ней, с нами, добавил второй, гулкий голос.

Слова втекали в нее с потоком крови, пульсирующей в руках и ногах, горящей под кожей. Мариус нашептывал Роуз на ухо, что она теперь принадлежит им, а губы Пандоры касались ее лба, а Виктор – Виктор сжимал ее в объятиях вместе с дядей Лестаном. Невеста моя!

– Ты всегда была моей, – сказал дядя Лестан. – Для этой участи ты родилась. Моя отважная Роуз! И теперь ты с нами, ты одна из нас. Мы народ луны и звезд.

Глава 32 Луи. «Час наконец настал»

Сегодня в особняке «Врата Троицы» было тихо. Лишь Сибель с Антуаном играли дуэт в гостиной, а Бенджи наверху доверительно беседовал с лучшим другом. Лучшим другом для него был весь мир.

Рошаманд с Бенедиктом и Алессандрой отправились в оперу. Арман и Дэниел Моллой пошли вместе поохотиться под теплым дождем.

Флавий, Авикус, Зенобия и Дэвис вернулись домой в Женеву вместе с пылким и отчаявшимся вампиром по имени Убивец, что постучался в двери, облаченный в старые брезентовые штаны и оборванную куртку из оленьей кожи, и умолял впустить его. Друг Дэвиса, юного возлюбленного Грегори. Конечно, его встретили распахнутыми объятиями.

Джесси и Дэвид вместе с Сетом и Фаридом отбыли в Амазонию, в старое убежище Маарет.

Сиврейн со всей семьей тоже вернулась домой, а Ноткер со своими певцами и музыкантами – в Альпы.

Мариус остался. Он трудился в Тюдоровской библиотеке над сводом законов, что должен был со временем предъявить Лестату. С ним остался и Эверар де Ланден. Он сидел, уткнувшись в старинную книгу поэзии Елизаветинской эпохи, и время от времени отрывал Мариуса от занятий, чтобы тот объяснил ему очередную фразу или слово.

Лестат тоже покинул особняк: вместе с Габриэль, Роуз и Виктором, Пандорой и Арджуном, Бьянкой Сольдерини, Грегори и Хризантой он отправился в свой замок приготовиться к первому пышному приему в новом дворе, на который должны были съехаться решительно все. Как хороши, как совершенны были Роуз и Виктор! Как же страстно они любили друг друга, как счастливо принимали новое видение мира, новые возможности, новые надежды. Ах, молодежь, молодежь – такая наивная, но до чего же отважная!

Дождь почти не достигал этой садовой скамейки за особняком, укрывшейся под вековыми дубами. Капли воды пели в кронах ветвей над головой.

Луи сидел, прислонившись спиной к стволу дерева. На коленях у него лежала открытая книга – собственные его мемуары, «Интервью с вампиром». Мемуары, вдохновившие всю серию «Вампирских хроник». Сегодня он надел любимый темный камзол, чуть поношенный, но донельзя уютный, старые фланелевые брюки и белую рубашку, навязанную ему Арманом: жемчужные пуговицы, роскошный атлас. Сам Луи атлас не жаловал.

Необычно тепло для сентября. Но Луи это нравилось. Нравился пропитанный сыростью воздух, нравилась музыка дождя, нравился бесконечный мерный гул большого города – такая же неотъемлемая часть его, как великая река была частью Нового Орлеана. Бесчисленные толпы народа вокруг – и полнейшая безопасность, уединение крохотного огражденного сада, где лилии открывали дождю белые горлышки и припудренные желтые язычки.

На открытой странице Луи прочел слова, сказанные им много лет назад Дэниелу Моллою – в те времена, когда Дэниел, пылкий и восхищенный смертный, завороженно внимал рассказу Луи, его пленочный диктофон казался такой экзотической новинкой, а они, не замеченные всем миром Бессмертных, сидели вдвоем в скудно обставленной пыльной комнате на Дивисадеро-стрит в Сан-Франциско.

«Я искал в этой живой смерти любовь и добро. Но это оказалось невозможно с самого же начала. Вы не обретете любви и добра, пока делаете то, что сами считаете злом, когда знаете, что то, что вы делаете – неправильно».

Луи всей душой верил в эти слова. Именно они определили, каким вампиром он был тогда – и каким оставался много лет.

Но разве это темное убеждение не жило еще в глубине его сердца, под внешним лоском смиренного и всем довольного создания, каким казался он на посторонний взгляд?

Честно говоря, он и сам не знал. Он прекрасно помнил, как тогда рассуждал о погоне за «призрачным добром» в его человеческом обличье. Он снова вперил взгляд в страницу.

«Никто, ни в каком обличье не разубедит меня в том, что я почитаю за правду: в том, что я обречен, что и душа моя, и разум прокляты».

Изменилось ли это? После того как Лестат потряс все королевство Бессмертных своими безумными выходками и манифестами, Луи чуть лучше научился ночь за ночью жить в некотором подобии счастья, снова искать утешения в музыке опер, симфоний и концертов, в великолепии старинной и современной живописи, в простом чуде человеческой стойкости и жизни вокруг. К тому же с ним были Арман, Бенджи и Сибель. Он понял, что прежняя теология не принесла ему прока, да, верно, и никогда не приносила: неизлечимая раковая опухоль, а не искра, способная разжечь новую надежду и веру.