Принц крови

Вчера умерли трое. Салайе не нужны слабаки — на рабском торжище в Дурбине требовались только здоровые, сильные рабы. Касим еще не вернулся — он отлучился по какому-то делу, а в назначенном главе каравана Боуррик с первой минуты разглядел жестокого садиста. Воду давали три раза в день — перед рассветом, в полдень, когда проводники и солдаты останавливались отдохнуть, и с вечерней едой; тогда же рабов кормили — единственный раз в день. Каждому доставался кусок черствой лепешки из какой-то дряни; муки в ней было совсем мало, и сил от такой еды совсем не прибавлялось. Он надеялся, что мягкие шарики в тесте были все-таки изюминками, но на всякий случай не приглядывался. Благодаря еде он был жив, поэтому его мало беспокоило, вкусная она или нет.

Рабы мало общались между собой — каждый погрузился в свои горести. Ослабевшие от жары, они немногое могли сказать друг другу — разговор был пустой тратой сил. Но Боуррику удалось кое-что разузнать. Здесь, в пустыне, стражники не очень рьяно исполняли свои обязанности — даже если пленник освободится, куда ему идти? Пустыня была самым лучшим стражем. Придя в Дурбин, они смогут отдохнуть несколько дней, может быть, неделю, чтобы зажили кровавые мозоли на ногах и солнечные ожоги на спинах. Рабы успеют немного набрать вес и тогда их можно будет выставить на продажу. Изможденные дорогой рабы принесут мало золота.

Боуррик пытался размышлять о том, есть ли у него шансы, но жара и ожоги ослабили его, а от недостатка воды и еды он совсем отупел. Он тряхнул головой и попытался сосредоточиться, но все равно был способен только на то, чтобы переставлять ноги — поднимать их и опускать перед собой, раз за разом, пока не будет позволено остановиться.

Солнце исчезло, наступила ночь. Рабам было приказано сесть вокруг костра

— так они сидели все предыдущие ночи, слушая, как солдаты забавляются с пятью оставшимися женщинами. Те больше не сопротивлялись и не кричали. Боуррик жевал свою лепешку и прихлебывал воду. В первую ночь, проведенную в пустыне, один из пленников выпил воду залпом, а через несколько минут его вырвало. Стражники больше не дали ему воды, и на следующий день он умер. Боуррик хорошо запомнил этот урок. Как ему ни хотелось, запрокинув голову, выпить сразу всю воду, он медлил над кружкой с мутной теплой водой, прихлебывая ее маленькими глотками. Быстро пришел сон — глубокий сон без сновидений, сон, который не давал отдыха измученному телу. Всякий раз, стоило ему пошевелиться, как он просыпался от боли в обожженной спине. Если он поворачивался спиной к огню, ее начинало печь при малейшем теп-лом дуновении, а если отодвигался от костра подальше, то холод тут же пробирал его до костей. А затем пинки и удары древками копий заставляли Боуррика подниматься вместе с остальными пленниками.

В прохладе утра почти сырой ночной воздух был не чем иным, как линзой, сквозь которую обжигающее прикосновение Прандура мучило рабов еще сильнее. Не прошло и часа, как упали двое; они остались лежать там, где повалились.

Ум Боуррика спрятался. Остался только животный рассудок — рассудок злобного, дикого зверя, который не хотел умирать. Все его силы были отданы одному — двигаться вперед и не упасть. Упасть означало умереть.

После нескольких часов бездумного шагания его схватили чьи-то руки.

— Стоп! — раздался голос.

Боуррик моргнул и сквозь желтые искры, застилавшие взор, увидел лицо. Оно состояло из каких-то узлов и бугров, из изломанных плоскостей — над курчавой бородой темнела кожа цвета черного дерева. Такого отвратительного лица Боуррик еще никогда не видел. В безобразии его было даже что-то величественное. :

Боуррик начал хихикать, но из пересохшего горла раздалось только сипение.

— Сядь, — сказал солдат с неожиданной предупредительностью. — Пришло время полуденного отдыха. — Оглядевшись, не смотрит ли кто, он открыл свой собственный бурдюк и налил немного воды на ладонь. — Вы, северяне, так быстро мрете от жары, — он смочил Боуррику затылок и вытер руку о волосы юноши, немного охладив ему голову. — Слишком много людей умерло в пути, Касиму это не понравится.

Потом другой стражник принес еще один бурдюк и кружки, и началась свара вокруг воды. Каждый раб, который еще мог хоть что-то сказать, сразу начал говорить о том, как ему хочется пить, — словно если он будет молчать, то и воды не получит.