Примерный сын (ЛП)

Игла проигрывателя встала на свою дорожку, и…

Еще одна ночь, когда я не сплю, еще одна ночь, когда я в растерянности…

Крутится виниловый диск, и звучит прекрасная песня.

Весело звучит старый рояль за зеленой дверью, все смеются, а я не знаю, что происходит за зеленой дверью… Я хотел бы быть по другую сторону зеленой двери…

Племяшка танцевала и улыбалась. Как настойчиво предлагал я отцу послушать эту песню в том своем сне, а племяшке, как и мне, нравилась эта песня. Группа “Лос Никис” создала великолепную версию, и она тоже была у меня. Пожалуй, завтра я ее заведу. Я оставил танцующую Амели, поцеловал племянников, маму и, конечно же, Паркера, в его белую шерстистую звездочку. Поджидая лифт, я вдруг вернулся и поцеловал сестру, которая смотрела телевизор, чем поверг ее в небывалое изумление, думаю, в хорошем смысле. [прим: Los Nicis (1981–1998) — испанская группа, популярная в 80-е гг]

Чем хорошо гулять в своем квартале, так это тем, что не нужно сидеть за рулем, так что мы хлопнули по третьему бокалу “Кавы” в столь зажигательной атмосфере праздника, когда я снова вспомнил песню, выбранную племянницей: Я позвонил в дверь, а когда мне ответили, сказал:“Меня сюда позвали”… Смех, и тотчас же меня прогнали… Я не успокоюсь, пока не узнаю, что там, за зеленой дверью… Что там, за этой зеленой дверью?..

— О чем ты думаешь? — спросила меня Лаура.

— О том, что мне весело.

— Мне тоже.

— О том, что я спокоен и ни о чем не тревожусь.

— И я тоже.

— И о том, Лаура, что я продам магазин.

— Расскажешь мне?

— Конечно. Дело в том, что я буду учиться. Я всегда хотел учиться.

— А что ты хочешь изучать?

— Языки. Филологию, по курсу английского языка, но не здесь, а в Англии. Возможно, в Шотландии, а может, в Великобритании.

— Как мило.

— А потом, может, стану давать уроки. Думаю, мне хотелось бы учить других, и мне кажется, я буду неплохо ладить с ребятами. — Все это я придумал на ходу, но это же самое я и чувствовал. — Знаешь, я куплю себе пижаму, прямо завтра.

Лаура рассмеялась:

— Пижаму?

— Или несколько, — добавил я, — новых. Совершенно новых, с этикетками.

Еще пуще расхохотавшись, Лаура сказала:

— Мне тоже не мешало бы купить себе пижаму или несколько. У меня есть пижамы, но уже замурзанные. Никто не видит, как я сплю… разве что родители.

— Ты живешь с родителями?

— Да, Висенте, да, — на этот раз мое имя не прозвучало странно, — я все еще живу с родителями, но надеюсь когда-нибудь вылететь из гнезда. Скоро, раньше, чем думается.

В ее голосе слышалось некоторое смирение, но в улыбке сквозила ирония. Она могла смеяться над собой. Я ничего не сказал, потому что отлично понимал, о чем она говорила.

— Единственное… — на полуслове Лаура умолкла.

— Что?

— Мне будет жаль, что ты уедешь. — Лаура улыбнулась. Какая она, оказывается, симпатичная. — Ты замечательный сосед, Висенте.

Она снова произнесла мое имя, и снова оно прозвучало неплохо.

— Чересчур, — брякнул я. Лаура не ответила; она избегала смотреть на меня, и я понял, что мое заявление прозвучало некрасиво. — Закажем еще, — поспешно предложил я.

— А не много будет?

— Всё, как ты скажешь. — Мне было совершенно все равно, пить или не пить. Я совсем не волновался.

— Ну хорошо, давай, — уступила она. — По последней.

— По последней или по первой из многих, — выпалил я. Она улыбнулась. Сомнение, промелькнувшее в ее глазах от моего опрометчивого, неуместного замечания, рассеялось. — Знаешь, Лаура, ты великолепная соседка, и я очень рад, что ты привела меня сюда. Не то слово, как рад!

Вскоре я проводил ее до метро и пошел домой. Выгуливая Паркера, я встретился с Хосе Карлосом, который только что посадил Эстер в такси.

— Эй, как жизнь, мачо? Ты меня совсем забыл, — сказал он мне.

Мне нужно было так много рассказать ему, что я даже не знал, с чего начать, и начал с конца.

— Я был с девушкой. На самом деле я довольно давно ее знаю, но не присматривался к ней.

Мы сидели в гостиной Хосе Карлоса и о многом говорили, ведя неторопливую беседу, а Паркер развалился на диване, подмяв под себя подушки, и храпел. Позднее, когда я уже спускался на свой этаж, Хосе Карлос проводил меня до лестничной площадки и спросил:

— Ты помнишь то время, когда нам было семнадцать?

— Конечно, помню.

— В ту пору, Висенте, однажды я понял, что очень скоро все для меня закончится креслом на колесах. И не потому, что мне сказали родители или врачи, ничего подобного. Я догадался. Я видел себя — мое тело менялось, а ноги — нет. Я понял, что они не смогут всегда выдерживать меня, даже скособоченного. Я разглядывал себя в зеркало и не мог врать самому себе.

— Ты ничего мне не сказал.