Примаков

— И еще об одной черте Примакова я хотел рассказать, — это кураж, — говорит Всеволод Овчинников. — Это слово трактуется по-разному, но я понимаю кураж как готовность и желание принять вызов на невыгодном для себя плацдарме, проявить себя в том, что вроде бы не является его чашкой чая, как говорят англичане. Помню такой случай. Приехал наш главный редактор после заседания политбюро. Созвал всех международников-начальников и говорит: необходимо срочно в номер, то есть через час пятьдесят минут, дать статью о наркоме иностранных дел Георгии Васильевиче Чичерине, какой-то был юбилей… Объем статьи — двести строк. Это четыре машинописные странички, не бог весть что, но всё-таки это статья для «Правды». Главный на нас посмотрел и спросил: «Кто возьмется?» Мы все, как школьники, потупили взор. Примаков говорит: «Я сделаю». Он, конечно, знал, как и все мы, кто такой Чичерин, но одно дело знать, другое — на-писать. Когда я пишу не на свои темы, я перелопачиваю в пять раз больше материала, чем нужно. Но он сделал статью ровно через час пятьдесят минут. И это очень характерно для его менталитета. Когда я видел его на высоких постах, отмечал, что он с удовольствием проявляет кураж, оказавшись в совершенно новой для себя ситуации…

— В те годы в «Правде» не просто было трудиться, — рассказывал Томас Колесниченко. — Работа над газетой заканчивалась поздно, дежурные редакторы уезжали из редакции после полуночи. Если не дежурил, то можно было освободиться часов в девять, но не раньше.

— Дежурства — еще не самое тяжелое в работе правдиста, — говорил Всеволод Овчинников. — Ощущение, что ты сапер, который не вправе ошибиться, создает значительно большее эмоциональное напряжение. Каждое слово в центральном органе партии читалось под микроскопом.

Однажды был курьезный случай. Заместитель главного редактора написал передовую о борьбе за мир, и у него вылез «хвост» — лишних девятнадцать строк. Овчинников пришел к нему и сказал:

— Надо сократить девятнадцать строк.

Заместитель главного редактора недовольно ответил:

— Ну сколько вас учить? Это же можно мгновенно сделать. Овчинников предложил:

— Может быть, по хвостам, по концам абзацев пройдемся, сократим по строчке?

Тот быстро глянул на гранку:

— Да зачем возиться! Сколько надо сократить? Девятнадцать строк? Вот этот абзац мы выкидываем, и всё прекрасно встает.

Выходит газета, а через два часа Овчинникову звонят из редакции: приходи. Что такое? В передовой «Правды» написано примерно так: американский империализм по колено в крови, душит свободные народы. И дальше с нового абзаца: именно такую политику последовательно проводит Советский Союз. То есть получилась не просто глупость, а, можно сказать, идеологическая диверсия.

Что делать? Газета уже вышла. Тираж московский уже разошелся. Для провинции — газета еще в сорока городах печаталась — поправили. Но самое страшное — это московский тираж, его читает бдительное начальство. Правдисты ждали грозного звонка из ЦК и опасливо смотрели на белый телефон с государственным гербом на наборном диске.

— Ни одного звонка не было — вот парадокс! — говорит Овчинников. — То есть никто не обратил внимания. Передовые статьи читали по диагонали, знали, что в них всё правильно… Человеческий глаз равнодушно скользит по строчкам. Но могло кончиться хуже. Кое у кого так и бывало.

— Зато у правдистов, — заметил я, — было всё-таки приятное ощущение, что они работают в первой газете страны!

— В материальном плане правдисты жили хуже «Комсомолки», «Известий», «Труда», — возразил Овчинников. — Наши главные редакторы считали: раз работаешь в «Правде», тебе уже и этого хватит. У нас за рубежом были худшие корпункты, худшие машины, потому что в редакции царила очень суровая финансовая дисциплина. Например, «Комсомольская правда» пробивает себе дачный поселок в хорошем месте, а «Правда» получает участки на шестидесятом километре Киевского шоссе. Наши главные редакторы не желали заниматься бытом коллектива, считалось, что это дурной тон. Если хочешь каких-то льгот, иди в другое место. В этом смысле правдистов обходили привилегиями…

Примаков сначала жил в коммунальной квартире, потом получил собственную квартиру в доме хрущевской постройки. Один раз Томас Колесниченко встречал его из командировки. И они попали в другой дом — совсем как в фильме «Ирония судьбы…». Стояли рядом два дома одинаковых. Подъехали к подъезду, поднялись на этаж, видят — не туда. Забыли, в каком доме он живет… Евгений Максимович позвал на новоселье практически всех международников из «Правды». Многие в первый раз оценили, какой он замечательный тамада. Впредь на всех неофициальных встречах редакционный коллектив единодушно избирал его тамадой.