Приливы войны

Здесь я должен отбросить деликатность и высказать всё прямо и откровенно. Есть люди, которые мне завидуют. Я понимаю это, друзья. Но прошу вас учесть, что теперь моя популярность — в ваших руках. Я отдаю себя на вашу милость. То, чего я достигну собственными усилиями, будет содействовать славе Афин — ну, и моей тоже. Вспомните Олимпиаду. Лучшие люди Сицилии присутствовали на стадионе, когда мои упряжки трижды занимали первое место. Они воздвигли павильоны в честь моей победы и толпами ходили за мной, добиваясь моей дружбы. Разве они не будут благосклонны к нам, если я и мои командиры, поддерживаемые мощной армадой, обратимся к ним так, как сегодня я обращаюсь к вам, — не свысока, не угрожая разрушить их дома и поработить их семьи, но с целью сделать их союзниками? Как ни нескромно это прозвучит, я спрошу: кто ещё в Афинах может привлечь к себе такое внимание, как я?

Ещё два замечания, и я закончу.

Во-первых, я обращаюсь к тем, кто протестует на том основании, что наш народ сейчас сохраняет мир, что у нас договор со спартанцами и что сицилийское мероприятие в конце концов обернётся полномасштабной войной. Я отвечу им вопросом: что это за мир, когда народы Греции сражаются на большем количестве фронтов, чем во время войны? Что это за мир, когда треть наших молодых людей нанимается в армии для этих самых государств? Война непременно начнётся опять. Нам только остаётся решить, когда это произойдёт. Возобновится ли она в час, выбранный нашими врагами, когда они соберутся с силами и будут готовы продолжать? Или наступит тогда, когда мы посчитаем нужным, когда наше положение будет более выгодным?

Переходим к сути дела. Разговаривая с кем-нибудь ещё, я мог бы ограничиться просьбой рассмотреть все риски и выгоды. Но с вами, полагаясь на вашу мудрость, я могу поговорить о более глубоких мотивах.

Наш народ велик. Но величие порождает ответственность. Афины должны доказать, что они чего-то стоят, иначе они падут. Все вы видели, что сделал этот так называемый мир с нравственностью нашей молодёжи. Достигшие зрелости жаждут действия, а ветераны становятся угрюмыми и раздражительными. Они сбиваются с пути. Сицилия — это противоядие. Это зов к подвигу, который избавит нашу молодёжь от безысходности. Перикл ошибался, заставляя нас обороняться. Это не для Афин. Это не наш стиль. Мы постепенно умираем, скованные этим постылым миром. Мы засыхаем не из-за отсутствия пищи, но из-за недостатка славы.

Афины — меч, ржавеющий в ножнах. Нам нельзя сидеть смирно, мы — афиняне. Безделье смертельно для нас. Самым ненавистным в этом перемирии стал для меня погребальный звон по душе нашего народа. Он покончит с нами, друзья мои, покончит вернее поражения. Афины — не мул, а сильная скаковая лошадь. Её можно запрячь не в плуг, но в боевую колесницу.

И последнее. Для тех, кто не доверяет мне и страшится моих амбиций. Когда этот флот окажется у Сиракуз, вы не увидите меня уклоняющимся от встречи с врагом. Моё таранное судно ударит по неприятелю первым. Может быть, я буду убит. Тогда вы избавитесь от меня и вас больше не будет раздражать моя гордыня. Но флот останется. Ещё до того, как мои кости превратятся в пыль, он у вас будет. Он будет вашим, он перейдёт в полное ваше распоряжение.

Обдумайте это предложение, друзья мои. Хорошо обдумайте. Трофеи нашей победы будут поделены на всех, даже на тех, кто останется дома в безопасности. Но слава и честь достанутся тому, кто возглавит список. Присоединяйтесь ко мне, братья и соотечественники! Выпустим из наших гаваней эту мощную армаду, и пусть мир испытает восхищенное удивление!

Глава XV РЕЧЬ НИКИЯ

После отъезда Алкивиада из дома моего деда разгорелся спор. Без сомнения, по накалу и оживлённости этот спор был похож на все прочие, что неизменно начинались в каждом частном доме, где Алкивиад выступал с речами.

Обсуждали красоту слога нашего гостя, независимо от согласия или несогласия с его словами; поражались силе его личности. Многие из наших стариков имели возможность видеть Алкивиада только в Народном собрании. У них никогда не было возможности поглядеть на него вблизи, заглянуть ему в лицо, заметить ум в его глазах, оценить выразительность его жестов и решительность, звучащую в его голосе. Да, очень сильная личность! Его вера в предприятие, которое он затеял, была исключительно искренней. Он высказывал мысли с такой убедительностью, что даже те, кто относился к его речам с осторожностью или вообще находился к нему в открытой оппозиции, вынуждены были мобилизовать всю свою волю, чтобы противиться силе его убеждения. Красота его наружности легко завоёвывала сердца людей, которые поначалу не были к нему расположены. Она обезоруживала даже тех, кого приводили в ужас его поведение и характер.