Приключения в стране львов

Он видит облаченного в мундир французского жандарма, который стоит перед строем пехотинцев цвета первосортного черного дерева и обучает этих африканских новобранцев премудростям европейской военной науки.

Здесь находятся около сотни негров, совершенно нагих, украшенных яркими амулетами и кое-как прикрытых лоскутками ткани; они вооружены старыми ружьями, луками или дротиками и проделывают с ними разные упражнения — причем довольно четко, что кажется особенно удивительным.

«Изумительно! Только этого нам не хватало! — заметил про себя Фрике. — Какие же странные, однако, попадаются жандармы!»

Старый воин видит своего друга, величественно салютует ему саблей, окидывает строй гипнотизирующим взглядом и продолжает подавать команды:

— Смир-р-но!

— Напра-а-во!

— Взять ружье!

— Положить ружье!

— Разойдись! Марш! — И черные пехотинцы поспешно разбежались во все стороны с радостью, понятной любому солдату.

Барбантон с важным видом вкладывает саблю в ножны и идет к парижанину, протянув ему обе руки.

— Здравствуйте, мой дорогой Фрике! Знаете, а ведь я вас уже давно поджидаю! Истинная правда! Даже беспокоиться начал!

— Вы ждали меня, мой старый товарищ? Вы что, ясновидящий?

— Вовсе нет, просто я знаю моих друзей! Я был уверен, что вы броситесь в погоню за своим жандармом и найдете его… К тому же я послал вам на помощь людей.

— Как?! Неужели те дезертиры, которых мы встретили восемь дней назад?..

— …мои люди, посланные с поручением проводить вас сюда!

— Кстати, примите мои искренние поздравления: вы теперь генерал, а это почетно даже в негритянской армии!

— Ха! Чего не сделаешь, чтобы убить время!.. А потом… нашему Сунгуйе так хочется стать царем!

— Посмотрите-ка на этого жандарма, делающего монархов! — не выдержав, хохотнул Фрике. — Итак, вы собираетесь вот-вот посадить его на трон?

— Угадали, дружище! А пока я обучаю его войско, и, как вы только что видели, небезуспешно!

— Поразительно! Каким же образом туземцы понимают ваши французские команды?

— Они их не понимают, но все-таки выполняют!

— Как же такое может быть?

— Выполняет же бретонец, ни слова не говорящий по-французски, команды обучающего его эльзасца![112]

— Это вы верно подметили!

— Здешние мои новобранцы не так уж тупоголовы, раз сумели за восемь дней кое-чему научиться! Правда, у Сунгуйи есть верное средство сделать их понятливыми.

— Догадываюсь! Наверное, нечто из арсенала прусской армии: зуботычины, удары палкой и прочее в том же духе!

— Вовсе нет! Он просто объявил, что тому, кто окажется непонятливым, перережут горло. Подействовало!.. Однако войдем в дом! Персоны нашего ранга не должны беседовать на улице, подобно простым смертным. Кроме того, я хочу переодеться. Форма придает мне значительности, но в ней ужасно жарко!

— Так вот что лежало в том саквояже, который вы прихватили с улицы Лафайет!

— Это единственная моя ценность. Больше ничто не связывает меня с тем парижским домом! — сказал старый солдат, и на мгновение его роль генералиссимуса в армии африканского царька перестала казаться смешной. — Что думает о моем… уходе месье Андре?

— Он очень расстроился и послал меня вернуть вас.

— Обратно на яхту, где находится эта… особа?! Да ведь она… Вы меня понимаете?.. Никогда! Ни за что! Даже если мне придется сделаться канаком и окончить здесь свои дни!

— Ну-ну, не горячитесь! Желтая лихорадка не может продолжаться вечно, и месье Андре с первым же пароходом отправит вашу прекрасную половину в Европу. Я тоже только и мечтаю о том, чтобы она уехала: с тех пор, как эта женщина ступила на палубу «Антилопы», нас преследуют несчастья… Месье Андре сломал ногу на другой же день после вашего отъезда…

— Что?! Неужели месье Андре?.. — прервал юношу добряк Барбантон, сильно побледнев.

— Хирург сказал, что перелом пустяковый, но все-таки сорок дней бездействия тяжелы для человека с его характером. Если бы не это, он бы, конечно, был сейчас здесь! Мало того! У вашей жены тоже произошла большая неприятность…

— Послушайте, Фрике, вы знаете, как я люблю вас и как мне дорога ваша дружба! Так вот, во имя этой моей преданности вам, которую ничто не может поколебать, обещайте… нет, лучше клянитесь! — никогда не упоминать о моей жене, урожденной Элоди Лера, имя которой я произношу сейчас в последний раз! Ты понял, Фрике?

— Я обещаю вам это… но все же я хотел бы сказать…

— Ни слова! Ни единого слова! Вы поклялись!

— Как вам угодно, — помолчав, отозвался Фрике. — Будь что будет, я умываю руки!

Беседуя таким образом, друзья шли по широкой улице, окаймленной бесконечной линией хижин и тенистых красивых деревьев.

За домами росли безо всякого ухода бананы, папайя[113] и маниока вперемежку с сорго, маисом[114] и ячменем.

Этот поселок, как мы уже говорили, выгодно отличался своей чистотой от других деревень гвинейского побережья, а бамбуковые жилища, покрытые листьями канны, выглядели совсем неплохо.

…Фрике и Барбантон подошли к хижине, которая была побольше — хотя и не роскошнее — прочих; у входа стоял часовой, который лихо отсалютовал им своим ружьем.