Читаем Приключения слов полностью

В случае со словами стрелять, чернила и краска нетрудно установить прежнее, уже потерянное значение: у нас имеются родственные слова этого прежнего смысла – стрела, черный, красный, и нам известно, что до изобретения ружья в Европе применялись, а у дикарей еще и до сих пор применяются, луки и самострелы. Но часто слово не имеет таких близких родственников, и приходится искать более далеких. Например, такое простое слово, как кляча, не имеет родства в русском языке, и только в других славянских языках можно найти ему объяснение. Там, оказывается, сохранились «родственники» этого слова – глаголы, имеющие значение валиться с ног, быть расслабленным, иметь трясущиеся ноги, падать на колени.

Иногда слово имеет родственников в русском же языке, но значения их так далеко разошлись, что мы никак не умеем объяснить это родство и даже можем о нем не догадываться. Так, единственным родственником ужина во всех славянских языках может быть только юг. Но объяснить это родство способен только тот, кто знает старинные и областные народные выражения, из которых можно отгадать, что за связь существовала когда-то между понятиями ужин и юг.

Человек, стоявший намного ближе к природе, чем современный горожанин, хорошо знал, что, когда солнце стоит выше всего, оно прошло половину своего пути по небесному своду. Это – полдень. Но это и половина рабочего дня для земледельца, работавшего от восхода до захода солнца, следовательно, пора заслуженного отдыха и обеда. Еще и до сих пор эта еда в середине дня называется в некоторых областях полдник. Вот мы уже ближе к ужину – ведь в городе часто обедают в тот самый час, когда в деревне ужинают.

Сельский житель знал также, что солнце в полдень стоит в южной стороне неба. Отсюда старинное полуденный в смысле южный. Вот второе звено, которого недоставало. Вся цепь значений будет: юг, полдень, обед, ужин. Такое же развитие значений имеется и в других языках: например, теми же словами означаются в немецком обед и полдень – Mittag, во французском полдень и юг – midi. Это – пережитки эпохи, когда вся культура коренилась в сельском хозяйстве, и когда весь уклад жизни определялся жизнью природы. Тогда солнце было для земледелия тем, чем является паровой двигатель для фабрики или банк для торговли.

Иногда обращение к другим славянским языкам не помогает, и приходится для объяснения слова искать его более отдаленных родственников в более далеких языках. Примером подобного рода может служить глагол целовать. Пожалуй, можно еще как-то сообразить, что целовать родственно словам целый и целить, но какой толк от этой догадки, если не уметь объяснить это родство? Связь понятий целый и целить еще не так трудно понять. Мы и теперь говорим: цел и невредим. Исцелить, стало быть, означало первоначально возвратить «цельность» человеку, получившему рану, потерявшему от ранения или болезни способность двигаться или действовать, – поправить, «починить» человека.

Но как отсюда перейти к поцелую? Промежуточное, связующее звено, которое могло бы объяснить переход значений, утрачено теперь во всех славянских языках. Но если порыться в книгах, то окажется, что в староболгарском языке целовати означало приветствовать. Это и есть недостающее звено. Почему от понятия целый произошло приветствовать? Потому что здоровье – это своего рода «целость» человека, а приветствие до сих пор гласит у нас Будь здоров, Здравствуйте; в старину говорили еще Желаю здравствовать, а в войсках – Здравия желаю. А поцелуй представляет форму привета. По старому русскому обычаю при встрече «здоровались» троекратным целованьем. В германских языках имеется такой же ряд родственных слов в значении целый, здоровый, здравствуй и да здравствует, приветствовать. Так, в английском hail (приветствие, приветствовать) связано с whole (целый, цельный).

Вероятно даже, что этот тип приветствия заимствован славянами от германцев, как и обычай пить «за здоровье», «во здравие» человека в знак почтения или дружбы перешел к нам от германских пиршественных обычаев или обрядов для приема гостя.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки