Приключения 1990

— Разрешите представиться, — улыбаясь, сказал тот, что помоложе, — доктор Хаттон. Насколько я понимаю, вы недовольны тем, что вам разрешили свободный режим?

— Нет, — сказал Тернбул. — Я недоволен другим: если мне можно свободно гулять, почему меня целый месяц держали взаперти? Никто меня не осматривал, ничего не изменилось...

Молодой врач курил, глядя в землю, потом ответил:

— Многое изменилось. Именно за этот месяц  о н  провел свой законопроект. Теперь организована особая, медицинская полиция. Даже если вы сбежите, любой полисмен схватит вас, поскольку у вас нет справки о нормальности.

Доктор Квэйл тем временем шагал большими шагами по газону; доктор Хаттон продолжал свой рассказ.

— Глава нашей клиники объяснил членам парламента, почему с научной точки зрения неверна прежняя система. Ошибка заключалась в том, что сумасшествие считалось исключением. На самом же деле оно — как, скажем, забывчивость, — присуще почти всем людям, и целесообразнее определять тех немногих, очень немногих, у кого его нет. Если это доказано достаточно точно, человек получает справку, а чтобы легче было, ему выдают маленький значок — букву S, латинское «sanus»[2], без которого нельзя показываться за пределами клиники.

— И парламент принял такой закон? — спросил Тернбул.

— Мы им объяснили, — сказал врач, — что науке виднее.

Тернбул пнул ногой камень, сдержался и спросил еще:

— При чем же тут мы? Почему нас заперли? Ни я, ни Макиэн — не члены парламента, не министры...

— О н  не боялся министров, — перебил его медик, — он не боялся ни палаты общин, ни палаты лордов. Он боялся вас обоих.

— Боялся! — впервые за это время вступил в беседу Эван. — Неужели он...

— Опасность позади, теперь это сказать можно, — перебил врач и его. — Только вас обоих он и боялся. Нет, есть и третий, его он боялся еще сильнее и похоронил надежней.

— Идем отсюда, Джеймс, — сказал Макиэн. — Надо это все обдумать.

Однако Тернбул спросил напоследок:

— Но что стряслось с народом? Почему вся Англия помешалась на помешательстве?

Доктор Хаттон улыбнулся своей открытой улыбкой и отвесил легкий поклон.

— Не хотел бы потворствовать вашему тщеславию, — сказал он.

Тернбул молча повернулся и вместе с Макиэном исчез в светящейся листве сада. Место их заключения почти не изменилось, разве что цветы были красивей, чем когда-либо, а больных или врачей стало больше: на дорожках то и дело попадались какие-то люди.

Один из этих людей — скорее всего врач — решительно и быстро прошел мимо, и Тернбулу показалось, что он где-то его видел, более того — что он когда-то на него смотрел. Лицо его не вызывало ни гнева, ни нежности, но Тернбул знал, что оно играло немалую роль в его жизни. Кружа по саду, он пытался припомнить, с чем связано это породистое, но никак не благородное лицо. С врачами Тернбул редко имел дело, психиатров вообще не видел до недавних пор. Так кто же это, дальний родственник или забытый попутчик?

Вдруг человек этот, снова проходя мимо, раздраженно поправил пенсне, и Тернбул вспомнил: то был судья, перед которым некогда стояли они с Макиэном. По-видимому, его вызвали сюда по делу.

Сердце у редактора забилось сильнее. А может, мистер Кэмбэрленд Вэйн проверяет, законно ли то, что здесь творится? Конечно, судья глуповат, но никак не бессердечен, даже благодушен в своем роде. Как бы то ни было, он много больше похож на человека, чем безумец с бородой или мертвец с раздвоенным подбородком. И редактор подошел к судье.

— Добрый вечер, мистер Вэйн, — сказал он. — Наверное, вы меня не помните.

— Как не помнить! — с неожиданной живостью, если не злобой, отвечал судья. — Еще бы мне не помнить вас и этого... длинного...

— Макиэна, сэр, — учтиво подсказал Тернбул. — Он тоже здесь.

— То-то и оно! — воскликнул Вэйн. — Черт бы его побрал!

— Мистер Вэйн, — миролюбиво сказал Тернбул, — спорить не буду, мы вам порядком досадили. Вы были очень добры к нам и теперь, надеюсь, подтвердите, что мы — не преступники и не сумасшедшие. Пожалуйста, помогите нам! С вашим влиянием...

— Моим влиянием?! — крикнул судья. — В каком это смысле? — Лицо его исказилось от гнева, но сердился он, кажется, не на Тернбула.

— Разрази меня Бог... простите, гром! — наконец крикнул он. — Я здесь не судья. Я — больной. Эти кретины утверждают, что я сошел с ума.

— Вы?! — воскликнул Тернбул. — Вы сошли с ума? — и, едва удержавшись от слов: «Да у вас его и не было», мягко продолжал: — Ну что ж это? Такие, как мы с Эваном, можем страдать безвинно, но вам это просто не идет... У вас  д о л ж н о  быть влияние.

— Теперь оно есть в Англии только у одного человека, — сказал Вэйн, и высокий его голос неожиданно зазвучал жалобно и покорно. — У этого негодяя с длинным подбородком.

— Как же так? — спросил Тернбул. — Кто виноват?

— Кто виноват? — повторил судья. — Да вы же! Когда вы согласились драться с Макиэном, все перевернулось. Англичане теперь поверят, что премьер-министр выкрасился в розовое с белыми крапинками.

— Не понимаю, — произнес Тернбул. — Да я же всю свою жизнь дрался.