Причуды любви

Он подошел и подал руку Мадлен, которая чуть присела и вспрыгнула на борт. Антуан последовал за ней. Моряк отвел их на нос судна, туда, где высилась груда мешков из-под муки, бочонки, булыжники. Там же имелась небольшая каютка — две скамьи, соломенные матрасы и бараньи шкуры. Есть их пригласили в камбуз, где, кстати, они привели себя в порядок.

Кораблик отошел от набережной. День занимался, но было еще прохладно. Они вернулись на палубу, не решая запереться в каюте, и долгое время стояли обнявшись на носу, опираясь на мешки и ощущая лицами туман и ветер, глядя, как расступается вода и мелькают в разрывах тумана зеленые и желтые полосы берега.

Они пообедали вместе с моряком, его женой и сыном. Мадлен умела разговаривать с людьми, расположить их к себе теплом и вежливостью. В самых малейших деталях они вели себя за столом, как муж и жена, на ходу изобретая непривычную для самих себя интимность, но радуясь тому, что они рядом друг с другом. Затем долго гуляли по палубе. Солнце то и дело выходило из-за облаков. Позади камышовых зарослей медленно проплывали крыши, крытые рыжей черепицей. Начало накрапывать.

Они укрылись в каюте. И, как дети, стоя на коленях на скамье, смотрели сквозь иллюминатор на дождь и на реку. Они держали друг друга за талию, касаясь бедрами, молчали, и в душах их, как и в волнах, царило смятение. Мальчик с фонарем пришел звать их на ужин. Им дали еще один фонарь, чтобы они могли вернуться к себе. Судно застыло на месте у заросшего кустами островка.

Он поставил фонарь на скамью. И притворил дверь. Она тут же растянулась на полу, на бараньих шкурах, словно сломленная усталостью — волосы у нее распустились, голова склонилась на плечо, руки были раскинуты так, что виднелись волосы подмышками — она была готова принадлежать ему. Он лег рядом с расслабленным телом Мадлен, как бы опасаясь нарушить великую тишину, великое спокойствие вод. Губами он ловил дыхание ее приоткрытого рта, изгнав из сердца все, что не было ею. Маленькие волны плескались о борт, легкий ветерок шуршал в зарослях.

Позже, значительно позже, когда она была совершенно обнаженной и дрожала, она прошептала: «нет», словно тщетное заклинание, качая головой, страдая, что покоряется ему, и одновременно притягивая к себе. Он медленно погружался в нее с диким желанием, далеко превосходящим простое удовольствие плоти, а потом сам превратился в стонущий призыв, в какую-то животную мольбу, в глубокий и трагичный стон, похожий на крик распаленных котов, и ощущал, как столь же страстно стонет она.

И вдруг сердце и голова его взорвались. Ледяная игла пронзила спинной мозг. В висках забарабанили градины. Он умирал, умирал с мольбой, и в этот же момент он почувствовал, что живот Мадлен превратился в кипящую бездну. Она открыла рот, напряглась, ее глаза закатились, меж ее бедер забурлил источник, и она потеряла сознание. Он отступил под давлением этого бурного потока, ему показалось, что она разом теряет всю свою кровь. Он приподнялся на ладонях, дрожа будто пьяный. Она лежала белая, почти холодная, ясно слышалось биение ее сердца.

Он рухнул рядом и с тоской смотрел на нее.

Она с трудом шевельнула рукой, вложила свою ладонь в его. Наконец, открыла глаза, глаза громадные, еще влажные и светлые. Губы ее распухли. Лицо было гладким, перламутровым и сияло удивительной юностью…

— Теперь ты имеешь все, — прошептала она, — ты имеешь все… А я ничто, я люблю тебя…

Она отвернулась, и по щеке ее потекла слеза. Она сжала его пальцы.

— Я ничто, — повторила она, — я твоя женщина…

Ее плоть и ее душа были распахнуты; ни его жена, ни другие женщины не отдавались ему с такой непередаваемой чистотой. Они были единым целым, и он плавал в счастье.

Она с потерянным видом смотрела на него, и из ее открытых глаз текли тяжелые слезы. Она словно переживала пытку и экстаз одновременно.

От их ложа пахло мохом, морем. Наступал рассвет; пламя фонаря медленно таяло. Он наклонился и поцеловал Мадлен в мокрые веки. Она не шевелилась, опустив руки вдоль тела. Он бережно укрыл ее. Она улыбнулась, она уходила в сон, ее уже здесь не было, но она навсегда осталась в нем.

Она еще раз взяла его за руку.

— Теперь, — выдохнула она, — мы неразлучны.

Ее ладонь ослабла в его ладони. Он нежно поцеловал ее и уложил под баранью шкуру, на нежную грудь… Она уже спала, ровно дыша, лицо ее было безмятежным и гладким.

Он часто вспоминал, когда гудки в тумане на Роне возвращали его к той ночи, что есть великое могущество в феерической любви…