Причуды богов

– Никак нет! Ку-кухарка в наем пришла!

Юлия мгновение смотрела на него лютыми, незрячими глазами, и жар стыда опалил ей лицо.

Бедняге Антоше немало, конечно же, перепало от ее бешеного норова за последнюю неделю, но чтобы ждать от нее рукоприкладства… Хорошо же, верно, показала себя молодая барыня!

– Ты иди, Антоша, – сказала она ласково и слабо улыбнулась, когда у денщика глаза едва не вывалились из орбит от изумления. – Я сейчас буду.

И снова отвернулась к окну, сплела пальцы, нервно, громко хрустнула ими, пытаясь успокоиться.

Этот звук напомнил ей, понятное дело, доктора Королькова, и Юлия сама не знала, всхлипывает она или усмехается, воображая, каково ему, бедному, досталось в ту несусветную ночь! Мало того, что схватили за нос, оборвали усы, назвали предателем – еще и принудили быть свидетелем первой супружеской ссоры новобрачных Белыш-Сокольских.

– …Но меня и в самом деле так зовут! – воскликнул Зигмунд, когда Юлия первым делом обвинила его в подлоге: мол, выведал, что она ждет вести от отца о грядущей своей свадьбе с Белышем, и заступил его место. – Если кто-то думает, что Александр Белыш и Сигизмунд Сокольский – два разных человека, то они ошибаются! Отец у меня русский, мать – наполовину из Гедиминовичей-Бельских, наполовину из поляков, Сокольских. В честь одного прадеда назвали Александром, в честь другого – Сигизмундом, а на литовский манер – Зигмундом: так нравилось матушке.

Юлия стояла перед ним дура дурой. А и впрямь – кто же она еще?! Можно было связать все эти ниточки еще при разговоре со Ржевусским, который упоминал враз и Белыша, и Сокольского среди своих парижских знакомцев. Мало вероятия, чтобы они оба одновременно оказались среди друзей его детства – скорее всего речь шла об одном и том же человеке… как и выяснилось впоследствии.

И многое другое выяснилось в ту безумную, душную, предгрозовую ночь.

– Как вы узнали меня на станции – там, с Адамом? Мы ведь никогда не видались с вами? – допрашивала Юлия, желая наконец раз и навсегда сорвать все покровы тайны, окутывавшие ее отношения с этим ненавистным человеком.

Ненавистным? Да! А как же иначе?!

– Ошибаетесь, – покачал головой Зигмунд (хоть убей, Юлия не могла его называть по-другому). – За месяц до этой встречи я был в Варшаве и виделся с вашим батюшкою. Собственно, приехал я туда разъяснить наши с вами отношения и, если это окажется возможным, разорвать нашу заглазную помолвку.

– Вот как? – надменно процедила Юлия. – Что же вы сего не сделали?

Ни зги не было видно, однако она не сомневалась, что Зигмунд улыбнулся, пытаясь проникнуть сквозь тьму своим прищуренным взором, когда-то сведшим ее с ума…

– Князь Никита Ильич меня вполне понял и выразил готовность пойти навстречу моим желаниям, однако прежде попросил меня встретиться с вами.

– Что-то я не припомню такого знаменательного события! – пробурчала Юлия.

– Я был в Варшаве инкогнито. Видите ли… я должен пояснить сразу, чтобы хоть это не стояло между нами. (Он подчеркнул: «хоть это», и Юлия едва не застонала: многое, ох как многое стоит между ними!) Мои действия были изначально связаны с действиями русского штаба. Я, как бы это поточнее выразиться… изо всех сил ослаблял поддержку, которую Западная Европа оказывала Чарторыйскому и прочим польским мятежникам. Много лет я был дружен с Валевским – теперь это мне пригодилось. Всегда, поверьте, всегда целью всех моих деяний было благо Отечества, России.

«Ну, спасибо и на том, – подумала Юлия. – Стало быть, все-таки не предатель, а шпион!»

Забавно. Дед ее, Димитрий Корф, тоже был шпионом.

– То есть повидаться с вами я никак не мог, но все же видел вас. В маскараде у графини Сухоруковой. Помните, вы танцевали с князем Никитой, и он в танце сшиб ваш тюрбан… вы были одеты Шемаханскою царицею, помните? А его высокопревосходительство – мавром, княгиня Ангелина – мадам Помпадур… Помните?

Разумеется, она помнила конфуз, когда в жарком котильоне, проводя ее под своею рукою, отец (он любил танцевать с Юлией и вообще танцевал превосходно) сбил с нее и тюрбан, и маску, и прическу растрепал… испортил танец, испортил ожидание заветного часа разгадки масок – и все ради того, чтобы колеблющийся жених мог решить, разорвать помолвку или нет! Приехал бы в дом как человек… Они, наверное, понравились бы друг другу, да, разумеется! И не было бы бегства с Адамом, и ночи на почтовой станции, и белого крючка в окровавленном глазу горбуна, и «садовников» с «венками», и безумного Ржевусского, и раскрашенных статуй в сиреневой комнате, и смертельного шепота Ванды, свесившейся с плота…

Да что же он сделал, как он мог сделать этакое со всей жизнью Юлии, со всей ее судьбою?! Как подумаешь, в последний год все события были подстроены так или иначе им… Ох, а это что же – он врал, что все забыл после удара по голове? И тут притворство?!

Юлия в голос зарыдала от стыда, от безнадежности, а пуще оттого, что при событии, которое могло, должно было стать счастливейшим в жизни, чувствует себя так, словно стоит, связанная по рукам и ногам, беспомощная, на Лобном месте.