Приблуда

– Значит, раньше, пока мы полагали, что это он, – сказала она презрительно, – мы б ему отдали его долю? Потому что так положено! А тебе не кажется, что ты собирался отдать ему деньги из страха, а не из чувства справедливости? Убийца – человек опасный. А если он не убивал, а украл, даже не украл, а нашел, так чего с ним считаться?

– Разумеется, именно так, – ответил Жильбер: Мария начинала его удивлять. – Короче, ты собираешься или нет? Ты едешь со мной в Париж или пока останешься здесь?

– Зачем? – сухо отрезала Мария. – Что мне здесь делать? Ты ж видел мой дворец, парк, обстановочку? (Она указывала руками на дом, сад и т. д.) Ты представляешь, чтоб я добровольно осталась и состарилась тут одна или с каким-нибудь ворчливым постояльцем… да еще с этой собакой! – продолжала она, указывая на Пашу. – Причем собака состарится и умрет прежде моего! Ты что, шутишь? Я уезжаю, сматываюсь, бегу.

– От чего же, интересно, ты бежишь? – В голосе Жильбера зазвучали порочные нотки. – Дело сдано в архив…

Она повернулась к нему спиной и подошла к зеркальцу на камине. Поправила прическу, припудрилась, подкрасила губы. Это было ново, а потому подозрительно…

– Если хочешь, – сказал он, – можем этому твоему парню чаевые оставить. Хочешь, я ему даже один процент отстегну. Но остальное, детка, мы заберем себе и заживем припеваючи, честное слово… Я лично предпочитаю жить на Ривьере, чем в угольных копях, а ты?

Вместо ответа она пожала плечами и пошла собирать чемодан. Оставшись один в кухне-столовой, Жильбер стал с любопытством озираться. Во всем царил беспорядок и свойственная Марии небрежность, но, кроме того, и свойственное ей очарование – подумалось ему вдруг. Соломенные стулья, белая вязаная крючком скатерть, чугунные кастрюли, никакой пластмассы, никаких современных кофеварок и тостеров. «Что она будет делать со своими деньгами? – думал он. – Одеваться она не любит, путешествовать не любит… Чтоб содержанта завела при ее-то гордости, сомнительно…» Но тут Мария уже спустилась с одним-единственным чемоданом в руке. Жильбер посмотрел на нее с удивлением:

– Это все? Или ты собираешься заехать еще раз?

– Это все, что у меня есть, – сказала она. – Еще заедем в Лилле в банк, там у меня кое-какие гроши отложены. А Герэ я и в самом деле оставлю чаевые. Он в общем-то молодцом держался, – добавила она с улыбкой, – храбрецом даже в иные дни…

– Только жалкий фраер может выдавать себя за гангстера! – буркнул Жильбер.

– Присядь, – сказала Мария, широким жестом указывая на соломенный стул. – Спешить некуда, он только в шесть выходит из бухгалтерии. А я хочу с ним попрощаться.

Жильбер вытаращил глаза.

– Ты что, спятила? Или садисткой стала? Прижать его к сердцу и при этом стибрить его драгоценности.

– Нет, просто так приличнее. Ты не знаешь, а он вот отказался стать главным бухгалтером из-за меня, ну, из-за драгоценностей, – поправилась она. – Можно все-таки сказать ему «до свидания»…

Жильбер подчинился, сел, закурил и поинтересовался небрежно:

– Что он из себя представляет? Нервный или размазня?

– А что тебе? – спросила Мария. – Ты, может, боишься? Ведь он же не убивал!

– Любопытство, – проворчал Жильбер, недовольный тем, что его заподозрили в трусости. – Что он мне может сделать? Вот, посмотри…

И он достал из кармана великолепный нож со стопором, единственную игрушку, которую сохранил с былых времен. А собака, то ли испугавшись, то ли что-то услышав, подняла голову и посмотрела в окно.

– Собака чего-то боится? – спросил Жильбер и поднялся со стула. Пришлось Марии его успокаивать и усаживать снова. «Бедняга Жильбер уже не тот, что в двадцать пять лет, – подумала она. – Драк не любит. Он не стал бы подставлять себя под удары вышибал в кабаке…» На этом месте она сама себя оборвала. Со вчерашнего дня перед ее глазами проплывали все те обстоятельства и эпизоды, когда Герэ изображал крутого, чтоб ей понравиться. Они открывались ей теперь в новом свете, и сколько бы ни пыталась она вызвать в себе злость, получалась, увы, только улыбка, весьма сходная с умилением. А ведь он нисколько не струсил, думала она, вспоминая сцену в кабаке. Она вспомнила, как он вернулся с завода с победоносным видом и как легко поддался на ее шантаж, хотя ему, собственно, нечего было опасаться. Так зачем же он отказался? Он мог спокойно послать ее к чертовой матери и пусть себе рассказывала бы в полиции, что угодно. Зачем он поливал цветы в ее отсутствие? Зачем спал у нее под дверью? Зачем каждую ночь стремился доказать, что он мужчина и что она ему нравится? Чего он, в сущности, добивался, коль скоро не был убийцей?