Приблуда

Мария вспоминала прошлое с усмешкой и порой с отвращением, а закончив повествование, сказала: «Поздно уже, пора спать, старик. Спокойной ночи». И повернулась к стене. Только через пять минут Герэ с бьющимся сердцем осмелился придвинуться к лежащему рядом телу, зная, что не вызовет в нем ничего, кроме раздражения. Но ему было все равно; это горячее тело, отвернутое в сторону и, может быть, даже возмущенное лицо, голос, отрывистый, усталый, а под конец повелительный, требующий, чтоб он скорее кончал, – этот голос подводил черту под долгими го-дами одиночества, робости, недоверия. Лежа сейчас рядом с этой спящей чужачкой, Герэ ощущал себя наконец избавленным от одиночества. Он понимал, что его признали и что ему еще многое предстоит сделать, чтобы сохранить эту женщину, устроить ее в Сенегале и обеспечить ей счастливую старость. Теперь, когда она снова допустила его до своей постели, он чувствовал себя ответственным за нее. И даже вспоминая о том, как она была с ним жестока последние две недели, как уничтожающе презирала его, он только улыбался, будто бы невинным шалостям балованной девушки.

Он спал мало, а утром бодрым шагом отправился на завод. Его новую походку сразу распознал в окно восхищавшийся Герэ молодой стажер, удрученный событиями последних дней. Глаза его весело сверкнули, и он уткнул нос в бумажки, с интересом ожидая продолжения. Герэ появился в бухгалтерии в восемь часов десять минут, никак не раньше, и Майё, занявший тот пресловутый пост главного, еще только собрался обратить внимание опоздавшего на положение стрелок на часах, как Герэ тем звонким голосом, который у него, казалось, навсегда пропал две недели назад, отчеканил: «Оставьте меня в покое, а? Видите, какая хорошая погода». А в обед, когда Лувье и Фошё попытались было возобновить игру в дверях столовой, Герэ властно отстранил их и прошел первым. Ветер переменился, и теперь его поведение объясняли уже не жалчайшей ничтожностью, а баснословной таинственностью. После работы Герэ отдал в починку мотоцикл и таким образом за сутки обрел снова женщину, собаку, друзей, соратников и транспортное средство. А самое главное – самоуважение.

Лето было в разгаре, и Герэ прожил в это лето счастливейшие дни в своей жизни. Он возвращался домой с сияющими глазами и говорил Марии: «Ты остановилась на том дне, когда Альбер решил ликвидировать корсиканскую банду, а сама ты находилась в Теуле…» Мария нерешительно улыбалась. «Хм, – говорила она, – тебя это интересует? Тебе бы лучше…» Тут она прерывалась и не настаивала больше, чтоб он шел к девушкам своего возраста или к приятелям в кафе; казалось, она смирилась с тем, что он обосновался у нее, покорный, преданный и ласковый, как и его собака. И она продолжала рассказ, разматывала клубок памяти, иные сцены изображала в лицах, смеялась, и казалось, что ей двадцать лет, потом тридцать, и весь марсельский порт повержен к ее ногам. Герэ любовался ею и слушал как завороженный. Ужинали они поздно, уже затемно, и на всей плоской равнине не светилось уже ни одного огонька, когда Герэ нащупывал выключатель в комнатушке с граблями в углу.

В ту газету был завернут салат, газета была вчерашней; Марию привлекло сначала слово «Карвен», потом бросилось в глаза слово «драгоценности». Она расправила газету, разгладила ее рукой и стала читать статью. Когда она дочитала до конца, ни один мускул не дрогнул на ее лице, ни одна черта не отразила удивления, и даже пес, исключительно тонко чувствовавший перемены в ее настроении, не догадался, что присутствует при развязке – развязке истории, которая свела их троих: Марию, Герэ и его самого.

«Человек, убивший в Карвене ювелира, продолжает отрицать кражу. До сих пор не обнаружено никаких следов пропавших драгоценностей» и т. д. В статье та банальная история (теперь, спустя два месяца, никого уже не интересовавшая) пересказывалась бегло, сюжет вырисовывался весьма запутанный: не-кто Бодуен, личность подозрительная, выступавшая в данном случае покупателем, повздорил с ювелиром в его автомобиле, да так, что ювелир в испуге бросился бежать через поля по направлению к каналу, местонахождение которого Бодуен не помнил; злоумышленник признался, что догнал его и убил, но в порыве ярости, а не из корыстных побуждений. Ничего из пропавших ценностей не найдено. Тело ювелира зацепилось за якорь баржи, которая проволокла его десять километров до Карвена. Виновный, понятно, по-прежнему отказывался назвать место, где прятал драгоценности.