При загадочных обстоятельствах

Районная больница, где находился Екашев, была на окраине райцентра, в густом сосновом бору. Екашев лежал в светленькой одноместной палате. Укрытый до подбородка свежей белой простыней, он походил на скрючившегося ребенка, и лишь изможденное с седой щетиной лицо выдавало возраст. Глаза старика были закрыты, дыхание тяжелое, с прихрипом. У кровати стояли больничная табуретка и низенькая тумбочка. На тумбочке лежало румяное, чуть надкусанное яблоко. Антон, сев на табуретку, тихо окликнул:

— Степан Осипович…

Екашев медленно поднял веки. Почти полминуты глаза его абсолютно ничего не выражали, были страшно пустыми, как у мертвеца. Затем, почти внезапно, взгляд стал осмысленным, и старик еле слышно проговорил:

— Кажись, Игната Бирюкова сын?..

— Его. Антоном меня зовут… Как здоровье, Степан Осипович?

— Нету, Бирюков, здоровья… Загибаюсь основательно…

В палату вошла молоденькая медсестра. Извинившись перед Антоном, отсыпала из коричневого флакончика три таблетки и, подождав пока Екашев запьет их, удалилась. Проводив взглядом медсестру, старик озабоченно спросил:

— Не знаешь, Бирюков, сколько те лекарства стоят, какими меня потчуют?

— У нас лечение бесплатное, Степан Осипович.

— Это я понимаю… Только лекарства не за бесплатно делаются. Десятку, наверняка, стоят, а?..

— Есть и дороже.

— Что ты говоришь?!. — Екашев от удивления даже попытался приподняться. — В какую же копеечку это леченье обходится…

Наблюдая за Екашевым, Антон заметил, что, заведя разговор о деньгах, старик будто преобразился. Глаза его стали тревожно-колючими, крепкие мозолистые пальцы нервно заперебирали по простыне. Даже первоначальная одышка, мешавшая говорить, уменьшилась. Только в груди по-прежнему что-то булькало и хрипело.

— Говорят еще, будто бы в сумасшедших домах дураков всю жизнь лечат за счет казны, — продолжал Екашев. — К чему такие неразумные затраты? Если человек дураком родился, никакая больница ему ум не вправит…

— Вы, Степан Осипович, лучше расскажите о пасечнике. Что там произошло? — решил все-таки перебить старика Антон.

Екашев сник. Сунул было под простыню натруженные ладони, но тут же вытащил и сосредоточенно стал рассматривать мозолистые пальцы. Затем тревожно посмотрел на Антона и тихо спросил:

— Поможешь ли ты, Бирюков, мне оправдаться перед судом, если всю правду выложу?

Антон ответил неопределенно:

— Сначала послушаю, что расскажете, а после станет видно, чем помочь.

— Плохое расскажу…

— Плохое плохому — рознь.

Екашев натянуто усмехнулся.

— Другой, на твоем месте, златые горы наобещал бы, а ты — ничего. Все вы Бирюковы такие. Потому и уважаю вас, потому расскажу тебе, кто горло пасечнику распластал…

Старик закашлялся. Тяжело, с хрипом. Лицо его посинело. Выждав, когда приступ утих, Антон спокойно сказал:

— Кое-что, Степан Осипович, я знаю.

Екашев моргнул. С натугой спросил:

— Чего, например?..

— Горло сапожным ножом перерезали Репьеву вы. И сапоги с него сняли, и флягу с медом в колок унесли…

— И свой золотой крест забрал, — натужно добавил Екашев.

Признание было ценным, но Антон сделал вид, что и это для него не новость. Тяжело переводя дыхание, Екашев упавшим голосом спросил:

— Как ты узнал, Бирюков?

— Работа такая, Степан Осипович.

— Я ж ни единой живой душе не рассказывал…

— Разве в этом дело?

— А в чем, Бирюков?

— Кто совершил преступление, узнать легче. Труднее — разобраться: почему преступление совершено.

— А какая необходимость тебе знать, почему я пластанул Гриньку по горлу?

— От этого зависит степень вашей вины.

— Злость, Бирюков, меня погубила, — шепнул Екашев. — Как флягу с медом дотащил от пасеки до березника, в глазах помутилось, будто главная жила внутри лопнула… Мне ж нельзя тяжестей поднимать…

— Зачем же тащил флягу?

— От злости… Думал, крест золотой пропал…

— Значит, Репьев не вернул вам крест?

— По моей подсказке хотел еще с Агатой Хлудневской поторговаться. Агата-то верующая. Но не успел Гринька…

— Почему сами не продавали?

— Нельзя самому было. Меня, как облупленного, в Серебровке знают.

— Кто выстрелил в Репьева?

— Шуруп, должно быть…

— Кто это? Откуда?

— Холера его знает. Тюремный дружок моего младшего сына. Захара помнишь?

— Помню.

— Дак вот, в тюрьме они снюхались. И пасечник с ними раньше наказание отсиживал. Но Гринька, как в Серебровку приехал, за разум взялся, хотя и вино попивал…