При загадочных обстоятельствах

Антон Бирюков, не вступая в разговор, исподволь огляделся. В доме все было мрачно-темным. На полу у печи громоздились вместительные черные чугуны, полные вареной картошки, видимо, приготовленной для свиней. Тут же, на лавке, стояла немытая посуда. Грязный некрашеный пол, потолок и стены облупившиеся, а стекла окон густо засидели мухи. Из всего, что окружало Степана Екашева, Бирюков отметил единственное светлое пятнышко: на низком верстаке около печи, среди обрезков и выкроенных лоскутов кожи, белела чисто выскобленная деревянная рукоятка сапожного ножа с широким косым лезвием.

У порога переминались с ноги на ногу понятые: дед Лукьян Хлудневский и кузнец Федор Степанович Половников. Бригадир, посмотрев на них, спросил Екашева:

— В доме у тебя стулья или табуретки есть?

— Нету, Гвоздарев. Старые поизносились, а новых не завел.

— Хозяйка-то где?

— По грибы подалась.

— Так вот, Степан, — вмешался участковый, — пришли мы, чтобы прикрыть твой подпольный винзавод. Сам покажешь аппарат или нам искать?

Екашев начал трезветь:

— Какой у меня аппарат, Кротов? Помру ведь сегодня к вечеру, тогда хоть весь дом переверните.

— Сегодня утром я опросил приезжих шоферов. Говорят, систематически торгуешь сивухой.

— Ну, ищи, Кротов, ищи! — с неожиданной злостью сказал Екашев. — Не найдешь — я на тебя в суд подам.

— А найду?..

— Тогда можешь меня в тюрьму отправить.

Пунктуальный до щепетильности участковый принялся подробно объяснять понятым и депутату Гвоздареву права и обязанности при обыске. Затем обратился к Антону:

— Полагаю, надо осмотреть надворные постройки?

Антон утвердительно наклонил голову. Понятые облегченно вздохнули — видимо, их смущала необычность своего положения — и торопливо вышли во двор. Кротов пригласил выйти и Екашева. Тот, застонав, поднялся, еле-еле передвигая ноги, зашоркал позади всех.

Из открытой двери амбара потянуло застойным запахом плесени. Бирюков вошел в амбар вместе с Кротовым и понятыми. Кругом стояли рассохшиеся бочонки, громоздились друг на друга какие-то пустые ящики. Слева от порога стоял замкнутый на такой же замок, как амбарная дверь, старинный сундук. В дальнем углу темнело дощатое сооружение наподобие ларя. Над ним пристроились широкие полати, заваленные старой обувью. Все это так густо было покрыто пылью, что рыться не имело смысла. Слой пыли покрывал и прогнивший пол амбара, по которому тянулась натоптанная дорожка к замкнутому сундуку.

— Надо посмотреть, что там, — показывая на сундук, сказал участковому Антон.

Прижавшись к дверному косяку, в амбар тревожно заглянул Екашев. Участковый спросил его:

— Ключ подашь, Степан, или взламывать будем?

— Ломай, Кротов.

— Попробуйте амбарным ключом, замки с виду одинаковые, — подсказал Бирюков.

Замок действительно открылся. Кротов поднял крышку. Сундук наполовину был заполнен старыми сапожными заготовками, покрытыми зеленоватой плесенью. В одном из углов заготовки поднимались бугром и, судя по стертой плесени, их недавно ворошили. Участковый быстро разгреб заготовки и неожиданно, сам удивившись, достал из сундука почти новенькие кирзовые сапjги с торчащими из голенищ портянками из домотканого холста. Увидев их, дед Лукьян Хлудневский чуть не уперся бородой в лицо рядом стоявшего кузнеца:

— Федя, кажись, Гриньки-пасечника обувь!

— По размеру будто его, — растерянно сказал кузнец.

— Портянки Гринькины! — заволновался дед Лукьян. — Это моя Агата по весне ему кусок холстины отдала за то, что воску ей на лампадные свечки принес.

Поставив рядом с Екашевым сапоги, голенища которых доходили тому чуть не до бедер, Кротов спросил:

— Полагаю, размер тебе великоват, Степан, а?..

Екашев будто воды в рот набрал.

— Почему молчишь? — опять спросил Кротов.

— Пасечник оставил…

— Позабыл обуться, когда в гостях у тебя был?

— Не бесплатно, ясно дело, оставил.

— А как?

— Пятерку взаймы выпросил.

— У тебя зимой снегу не выпросишь, — быстренько сказал дед Лукьян.

— Иуда-предатель, — морщась, огрызнулся Екашев.

— Прекратите взаимные оскорбления, — строго предупредил Кротов и, не сводя с Екашева глаз, сказал: — Получается, что за пятm рублей Репьев и портянки тебе пожертвовал, и босиком ушел?

Лицо Екашева болезненно покривилось:

— Пошто босиком… Говорю, пятерку на поллитру канючил.

Гвоздарев махнул рукой — что, мол, разговаривать с человеком, который несет невесть какую чепуху. Кротов заглянул за сундук. Вытащив оттуда кусок ветхой мешковины, развернул его и стал рассматривать густые полосы ржавчины и масляные пятна. Поддерживая мешковину на вытянутых перед собой ладонях, словно полотенце, приготовленное под хлеб-соль, Кротов показал ее понятым:

— Прошу определить, что здесь пропечаталось?

— Ружейный приклад, — быстро сказал дед Лукьян.

Кротов лосмотрел на кузнеца, затем на бригадира:

— Вы, товарищи, как полагаете?

— Чего тут полагать, Михаил Федорович, — хмуро сказал бригадир. — Обрез был завернут.

— Что ты, Степан, по этому поводу скажешь? — обратился к Екашеву Кротов.