При свете мрака

Вероятно, именно благодаря ему, а не дочери, предпочитающей уже готовую дохлятину, за завтраком они непременно поглощают что-нибудь живое, проросшее, запивая уничтоженную жизнь под видом томатного сока еще горяченькой кровью пушистого белого котенка, отсекая ему головку миниатюрной гильотинкой, вмонтированной в портативную, сопровождающую их в безостановочном /турнэ/ соковыжималку. С нею они каждое утро подолгу манипулируют на кухне, прежде чем выйти к завтраку.

Чтобы как-то перетерпеть эти общие завтраки в кунацкой под кумганами и ятаганами, я первым делом включаю телевизор, чтобы перешибить дух мертвечины, вернуться из постисторизма в обычный историзм: взрывы, пожары, убийства – это же такая /органика!/.. Гришка, из-за гостей вынужденная претерпевать трезвый образ жизни, смотреть на жизнь трезвыми глазами все-таки не может, как и тысячу лет назад, защищаясь от ее кошмаров нашим единственным оружием – воображением, красотой. И на каждое ее патетическое восклицание супруг моей дочери роняет овечий шарик утомленного всезнайства.

За кофе с каймаком мы прослушиваем, как некая лицеистка ухитрилась загнать отчую квартиру, чтобы спасти возлюбленного-наркомана от мести наркоторговцев.

– Сильна как смерть! – не столько осуждает, сколько восхищается

Гришка, как всякая нормальная женщина в глубине души оправдывающая любое преступление, совершенное во имя любви (и правильно: лишь любовь способна пробить броню корысти).

– Все это нужно интерпретировать по /Лакану/… – устало роняет мой зять пахучий орешек.

Жизнь между тем продолжается – выбросился из окна немолодой отец семейства.

– Вокруг столько горя, а мы завтракаем…

– Это такая /дэструкция/…

Скинхеды забили насмерть кавказского торговца.

– Господи, какой ужас, какое позорище на весь мир!..

– Все упирается в проблему /идентичности/ и /аутентичности/…

– Они допрыгаются, что мы тоже возьмемся за кинжалы!

– Я близ Кавказа рождена… – бормочу я.

– Да! – сверкает вороненой сталью черкесских очей Гришка и снизу вверх рассекает воздух диковато-красивым ятаганом носа. – В такие минуты я чувствую, что я одна из них! А что, это не такое сложное дело – узнать, где они собираются, эти крысята…

– Ура, и смолкло, вон кинжалы…

– Неужели вы можете читать Лермонтова? – приятно изумился такому наивному анахронизму мой богоданный сынуля.

– Почему бы и нет?.. – в сторону, чтобы не вдохнуть дух мертвецкой, вздыхаю я. – У него можно отыскать эмбриональную децентрированность в метатексте.

– Лермонтова сегодня читать невозможно, – спешит известить меня претендент на его наследие. – Это фигура чисто архетипическая -

/вечный юноша/. Правда, у него есть одно приличное стихотворение, “В полдневный жар” – там неплохо организована /кольцевая композиция/.

Убийство кавказца не вызывает во мне гнева – только отчаяние. Я ощущаю, что имею дело с неодолимой силой – силой тупости, поднявшейся на борьбу за какую-то захватывающую химеру. А вот убийцы красоты, вроде избранника моей дочери, – он-то бы сразу просек, на что он руку подымал, если ему отсечь эту самую конечность. Испытывал ли я в тот миг ненависть к нему? Нет, погружаюсь я в гипертекст, это было только непризнание людьми этих существ, желание истребления которых, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения.

Но я же мужчина, а не баба: не можешь убить – храни невозмутимость.

И в моем лице не дрогнул ни один мускул, когда моя дочь – редчайший случай – не согласилась со своим объектом познания.

– Нет, у Лермонтова интересна еще и садомазохистская интенция.

“Интенция как импотенция”.

– Лермонтов скорее гомосексуален, его садомазохизм есть /ментальная фикция/.

“Фикция как дефекация”, “Фаллоцентризм как омфалоцентризм”,

“Логоцентризм как эгоцентризм”, “Завтрак с упырями”,

“Патологоанатомы на конкурсе красоты”… Нет, дело гораздо хуже: те оценивают прекрасную грезу мерками безобразной правды, а эти стараются уничтожить прекрасную ложь тоже ложью, но только отвратительной.

Но я не испытываю желания уничтожить свою дочь, ибо не вижу в ней ничего человеческого: нельзя же убивать собаку за то, что она оставила колбаску на ковре, – ее просто не нужно пускать в гостиную.

Или подвергнуть серьезной дрессуре. А моя дочь вполне обучаема.

Обучить ее, что человек – раб классовых интересов, – она будет всюду вынюхивать классовые интересы, она хорошая ищейка. Человек – раб гениталий? Найдем и гениталии. Слова порождаются исключительно словами и порождают тоже одни слова? Как угодно-с. Что с нее спросишь – лакей сиди себе в передней, а будет с барином расчет.

Но кто же тот барин? В каких подземельях он возлежит, тот властительный мертвец?.. Увы, он всюду, он в каждом, кто считает вольную фантазию чьей-то служанкой, – а кто, если по совести, думает иначе? Другие менее отвратительны только потому, что не претендуют на утонченность, как это делают мои гастролеры: Пушкин ризоматичен,