При дворе Тишайшего

 Итак, Мария Ильинична лишилась любимого человека, но в конце концов привязалась к мягкому, добросердечному и любящему молодому царю, и если бы захотела, то могла бы иметь на него большое, очень большое влияние, но… однако, она этого не захотела. С того дня как стала она русской царицей, как поняла, что призвана на этот высокий пост не по достоинству своих качеств и заслуг, не по силе своего чувства, а лишь для того, чтобы «не иссяк корень государева рода», она стала равнодушно смотреть на все то, отчего другие так волновались, так страдали; когда она поняла, что только ради каких–то боярских интриг ее разлучили с горячо любимым человеком и избранным ею женихом, она стала медленно застывать в равнодушии, замыкаться сама в себе, как заколдованная царевна старых русских сказок. Этому помогло еще и то обстоятельство, что ее «ненаглядный Володюшка» с момента избрания ее царской невестой словно в воду канул вместе со всей своей родней.

V ГРУЗИНСКОЕ ДЕЛО

 Думы царицы были прерваны входом боярыни Хитрово. Как всегда, Елена Дмитриевна была нарядно одета, весела и беззаботна и внесла с собою оживление и веселость.

 Ее очень любили царевны, и к ней была искренне привязана царица; верховые боярыни скрывали свою нелюбовь и зависть ко всеобщей любимице двора под покровом приторной любезности, но ее отлично понимала умная «вдовица».

 Царица встретила ее приветливо.

 — Что запропастилась, Дмитриевна? — ласково спросила она. Целуя боярыню в щеку, после того как та по ритуалу приложилась к ее плечику.

 — Дел пропасть, матушка–царица!

 — Какие такие дела объявились у боярыни? — со скрытым ехидством спросила одна из боярынь.

 — Да неужто и всего дел–то, что в оксамит рядиться с утра до вечера и с вечера до утра? — колко ответила ей Хитрово.

 — Кому на ночь нужно надевать оксамит, тот и надевай, а тот нет, ежели кому это незачем, — отпарировала боярыня.

 Елена Дмитриевна вспыхнула, поняв злой намек, и уже собралась беспощадно отделать верховую боярыню, однако царица ласково остановила ее, грозно взглянув на «задравшую» ее обидчицу.

 — Полно, Дмитриевна, брось! Скажи лучше, где была утром, что видела? Садись около меня, вот здесь, — и царица указала Хитрово на скамью у своих ног.

 — К царевичу Алексею, сказывают, в дядьки князя Пронского, Ивана Петровича, надумали назначить, — озабоченно и вполголоса проговорила Елена Дмитриевна.

 — А что же, разве плох твой Иван Петрович? — довольно равнодушно произнесла царица.

 — Знаю я Пронских, — горячо заговорила Хитрово, — все они нрава крутого, властного и гордыни непомерной… а царевич пока еще дитя малое, а подрастет потом — они властвовать над ним начнут; а он и духом слаб, и телом, поди, как хил: они этого и в толк не возьмут, измываться над ним станут…

 — А кто ж за Пронского–то? — спросила царица.

 — Твой свойственник, царица, Страшнев–боярин.

 — И никто ему не перечит?

 — Пробовал было батюшка твой, — проговорила Хитрово, — Плещеева ставил, да царь и Стрешнев куды! Прямо на дыбы!

 — Еще бы! Плещеев стар, скоро совсем из ума выживет. Ну, и что ж, на чем порешили? — без всякого признака любопытства спросила царица.

 — Порешили на князе Пронском, — ответила Елена Дмитриевна, всегда как–то обескураживаемая таким безучастьем Марии Ильиничны. — Ты бы, матушка–царица, слово молвила за царевича — ведь твой он, поди, сыночек!

 Грустная улыбка тронула губы царицы.

 — Мне замолвить словечко? А ты б прежде спросила, кто же слово–то мое слушать станет?

 — Ты мать.

 — Ма–ать! Может, в какой заморской стране материнское слово в толк берут, да, вишь, не у нас! — и Мария Ильинична безнадежно махнула рукой. — Что еще нового?

 — Царь в поход собирается выступить летом.

 Весть о том, что государь уезжает, тоже не произвела никакого впечатления. Походы в те времена были не редкостью; скорее показалось бы диковинным, если бы их не было в течение более или менее продолжительного периода. Царица даже бровью не повела, услыхав, что скоро должна расстаться со своим мужем.

 — Хочу я у твоей царской милости вот что просить, — начала вдруг боярыня Хитрово, отчаявшись произвести на царицу впечатление своими новостями, но замялась, оглянувшись на боярынь и боярышень, слушавших их разговор с разинутыми ртами.

 — Пошли бы, затеяли игры какие, что ли! Царевен бы позвали, — обращаясь к ним, проговорила царица.

 Женщины поняли, что царице угодно остаться с Еленой Дмитриевной вдвоем, и все вышли из комнаты.

 — Испроси у царя мне милость одну, — тихо заговорила Хитрово.

 — Что за дело тако?

 — Ворожею одну пусть дозволит мне взять и схоронить, — решительно проговорила Елена Дмитриевна.

 — Что ты, что ты, мать моя! В уме ли ты своем? — взволнованно замахала царица руками. — Да чтобы я этакое дело царю говорила? Да ни в жизнь! Царь гневен на ворожей, сейчас на огонь велит положить… Нет, я на погибель души христианской не пойду, не пособница я такому делу. Да и тебе, Дмитриевна, посоветовала бы с ворожеями не хороводиться.

 Елена Дмитриевна поняла, что совсем напрасно обратилась к царице по этому щекотливому делу, и с досадой закусила губы, но тотчас продолжала: