При дворе Тишайшего

 — Вечно в терему под тридцатью замками сидеть, света Божьего не видеть, холопкой их до смерти оставаться — вот какова наша девичья доля; так не все ль равно, чьей женой стать? Старого или молодого, царя или боярина, любого или постылого — только бы из дома уйти да самой хозяйкой стать. Ты не хочешь к царю на смотр пойти и меня этой чести лишаешь, а боярин Морозов уже царю о нас доносил. Если заболеешь, наплетут враги, как на Всеволожскую, и всех нас сошлют, порчеными выставят, тогда и погибнем мы! За что же, сестра? Много красавиц к царю на смотр вызвано; со всего государства боярышни едут, на нас царь и не глянет, а тебя и вовсе, поди, не заметит. Однако честь все–таки будет: на царском смотру, дескать, были… женихов именитых, по крайности, себе выберем. Да и против отца идти ты не можешь: он приказал нам на смотр собираться… боярин Морозов все приезжает, и они в светелке сидят да шепотком гуторят.

 — Боярин–то Морозов все на тебя заглядывается, — попробовала робко заметить сестре боярышня Мария Ильинична.

 Презрительно усмехнулась Анна и надменно ответила:

 — У боярина губа не дура, да не про него товар припасен!

 Но вот наступил торжественный и для многих страшный день смотрин. Не посмела боярышня Мария Ильинична против воли отца пойти, да и сестру заодно пожалела: снарядилась и поехала на смотрины.

 Понаехало много боярышень — больше полутора тысяч; между ними много красавиц писаных, много именитых, много крепких и здоровых, богатых и бедных. Одни смело выступали вперед, гордясь, кто своей красотой, кто именитостью рода, кто богатством и великолепием наряда; другие старались скрыть свою «убогую бедность» и невольно жались в сторонке, а иные просто боялись и не хотели попасться на царевы глаза.

 В числе последних была и Мария Ильинична; она робко прижалась за своей сестрой Анной, гордо и величественно стоявшей у всех на виду.

 Боярин Морозов, пестун и руководитель девятнадцатилетнего царя Алексея Михайловича, подвел его к боярышням Милославским и что–то шепнул ему на ухо. Мария Ильинична, трепещущая, старалась скрыться за спиной своей сестры; сердце ее мучительно ныло и слезы готовы были ручьем хлынуть из глаз, но она пересилила себя и робко глянула на молодого царя. А он стоял пред ними тонкий, стройный и глядел на них своими кроткими глазами, в которых отражалось страдание и недоумение. Его губы улыбались какой–то печальной и вместе с тем детской улыбкой. В руках он держал кольцо и ширинку, нерешительно посматривая на всю огромную толпу девушек, с трепетом ожидавших решения своей девичьей судьбы. Морозов нагнулся к царю и видимо торопил его.

 — Не могу! — произнес наконец Алексей Михайлович. Пред ним мелькнул чудный образ девушки с матовым

 цветом лица и огромными, темными, как ночь, глазами, скорбно, укоризненно взглянувшими на него, когда его рука с кольцом и ширинкой коснулась ее руки. Это была дочь боярина Рафы Всеволожского, которую на смотринах 1647 года царь осчастливил своим вниманием, выбрав себе в невесты и отдав ей свое юное, еще ничьей любовью не тронутое сердце; молодая девушка тоже горячо полюбила своего жениха.

 Безоблачное счастье, казалось, витало уже над головами нареченных, обещая быть полным и продолжительным. Но этому счастью не суждено было осуществиться. Молодая невеста внезапно заболела; чья–то коварная рука слишком затянула убрусник: девушка не вынесла этой адской пытки, когда «выкатывались бельмы», и упала в обморок.

 Царю немедленно доложили, что его избранница «порченая», и не дали ему даже взглянуть на нее; девушку закутали и как преступницу со всем семейством тотчас же сослали в ссылку, в далекую Тюмень.

 И вот прошел год; пред царем опять новая толпа девушек, он опять должен решить чью–нибудь судьбу и свою собственную вместе с тем. В неиспорченном сердце царя еще не исчез прекрасный образ его несчастной первой невесты, и он не имел сил вручить кольцо другой, когда воспоминание о Всеволожской еще жило и ныло в его молодой душе. Кроме того, он сознавал, что своим неосторожным выбором мог опять погубить чью–нибудь жизнь, молодость или счастье. Он знал, на что были способны все его бояре, чтобы только удержать власть в своих руках, и колебался.

 — Сия и есть Милославская, царь, отдай же ей ширинку и кольцо! — шепнул ему между тем Морозов.

 Алексей Михайлович глубоко вздохнул и, шагнув к красивой, статной блондинке, зардевшейся как маков цвет, быстро протянул было ей кольцо; но Морозов еще быстрее отдернул его руку и, подтолкнул его к Милославским, прошептал:

 — Вот дочери боярина Милославского!

 — Которая же? — растерянно спросил царь.

 — Меньшая, — торопливо произнес Морозов и, подойдя к сестрам, вывел за руку бледную Марию Ильиничну.

 В то время как ее сестра Анна, вспыхнув и закусив губы, отступила, царь подал Марии кольцо и ширинку в знак того, что выбрал ее в царицы, и пытливо заглянул ей в глаза. Что–то опять кольнуло его в сердце, когда он встретил полный тоски, отчаяния и ужаса взгляд.