При дворе Тишайшего

 Она знала, что означало приказание позвать ключницу, эту старую ведьму Марковну. Ее немедленно, не дав ни с кем повидаться и попрощаться, отошлют в дальнюю деревню, в какую–нибудь далекую губернию. Горькие, неудержимые слезы потекли по лицу несчастной девушки; она ползала на коленях за боярыней, ловя край ее сарафана и умоляя о пощаде. Но в душе она сознавала, что ее мольбы напрасны, что суровая и беспощадная к проступкам дворни боярыня не простит и что все равно ее судьба решена; если бы она вошла с медом, ее наказали бы за это; а не вошла — ее ждало изгнание, и никакие клятвы в том, что она ничего не слышала, не подействовали бы.

 Вошла Марковна. Это была высокого роста сумрачная старуха, с сухим, неприветливым лицом и бегающими, холодными глазами. Она обожала свою боярыню, которую вскормила грудью, но, кроме нее, никого на свете не любила, да и ее недолюбливала и боялась вся дворня.

 — Звать изволила, боярыня–матушка? — войдя, спросила Марковна. — Аль Агашка чем провинилась?

 — Сейчас же сошли ее с нарочным в Тополевку, — приказала Елена Дмитриевна.

 Агаша завопила пуще прежнего, цепляясь за руки ключницы.

 — Марковна, голубушка, родная!.. Умилостивь боярыню, Богом клянусь, не виновата, — сквозь рыдания говорила девушка.

 — Коли боярыня наказует, значит, виновата, — наставительно произнесла Марковна. — Ну, вставай, нечего валяться…

 — Матушка–боярыня… Марковна, Бога в тебе нет! — кричала девушка. — Не слышала я, словечка не слышала!

 — Пойдем, пойдем, тебе говорят! Боярыни не умолишь.

 — Так будь же ты проклята! — в отчаянном исступлении вдруг крикнула Агаша, вскакивая с колен и выпрямляясь во весь рост. — Не знать тебе счастья…

 Но дальше договорить ей не удалось, Марковна поволокла ее и вытолкала в дверь.

 На Елену Дмитриевну произвела тяжелое впечатление сцена с Агашей. Проклятие девушки вдруг больно отозвалось у нее в сердце, так как, несмотря на весь свой ум и некоторый скептицизм, она была все–таки еще достаточно суеверна и не могла бесповоротно отказаться от веры в силу проклятья и всевозможные мелочные приметы.

 Марковна вернулась в комнату, плотно притворила дверь и, придвинувшись к своей питомице, шепнула ей на ухо:

 — За что девку–то сослала?

 — Она слышала, как мы поспорили с князем Борисом Алексеевичем! — ответила, насупившись, боярыня.

 — Сколько раз упреждала не ссориться на дому…

 — А где же? В поле, что ли, бежать?

 — Носа–то мне не откуси! — проговорила довольно развязно мамушка. — Ведь не я виновата? Усылать надо девок, коли что, из сеней…

 — Ну, ты меня, мамушка, не учи, сама, поди, знаю, что делать! — окончательно рассердилась боярыня.

 — Прощенья просим, — обиделась Марковна, — и на том спасибо! За службу мою верную, за любовь мою крепкую, что, души и тела не жалеючи, тебе в послуги отдала, вот и награжденье боярское…

 Она утерла рукавом шугая покатившиеся слезы и повернулась было, чтобы уйти.

 Елена Дмитриевна размышляла о том, что ссора с Марковной ей теперь как раз не на руку, и хотя старуха действительно много позволяла себе с нею, но предана была ей, несомненно, всей своей рабской душой, до последней капли крови. Поэтому боярыня, сменив сразу гнев на милость, ласково остановила ее:

 — Постой, Марковна! Экая ты, право, обидчивая да спесивая! Мало ли что в гневе скажешь. За словом не угонишься. Больно разобидел меня князь–то.

 — Так ты бы на нем гнев свой и срывала!

 — Не сорвешь! Он, словно уж, увертлив. Вот о нем–то мне с тобой и есть о чем покалякать… Помощи и совета от тебя мне нужно. Садись–ка!

 Эти слова и ласковое предложение польстили старухе, и ее обида стала понемногу проходить. К концу же речи боярыни она уже совершенно забыла о себе и только думала о своей питомице, как бы помочь ей выйти из лихой беды.

 Елена Дмитриевна рассказала ей весь разговор с Пронским, его требования, угрозы; поведала ей и свои опасения, что он может злоупотребить тайной, которою завладел, а затем испросила Марковну, как и зачем Марфушка выдала ее князю.

 — Надобно все это узнать, — проговорила Марковна. Елена Дмитриевна согласилась с нею, сказав, что надо

 во что бы то ни стало ворожею переманить на свою сторону и потом удалить из Москвы, пригрозив ей в противном случае сожжением на костре за волшебство и чародейство.

 — Испугается! — уверенно проговорила Марковна. — Как только узнает, кто ты. Ведь вся Москва знает твою силушку при царе.

 — А ежели не испугается? — усомнилась Елена.

 — Тогда извет пошлем, — не задумываясь, ответила Марковна.

 — Ее ж сожгут! — вздрогнув, заметила Елена. — Под пыткой она меня и выдаст!

 — Ну, иным каким–либо путем сладим с нею. Ты, боярыня, не сомневайся. Я сама наперед понаведаюсь к ней. А чего ради к тебе Фекла–то повадилась? Небось клянчила за кого?