При дворе Тишайшего

 Леона поразила не красота девушки, которая вовсе не была выдающейся, а вдохновенное выражение ее лица, ее большие лучистые глаза, которые со скорбной мольбой были устремлены на небо. На бледном худеньком личике девушки лежало выражение страдания; ее губы что–то шептали, и она долго не замечала устремленных на нее с невольным восхищением взоров молодого грузина. Наконец, видимо окончив молитву, она опустила покрасневшие и опухшие от слез глаза, и тут ее взгляд упал на Леона. Слабый румянец окрасил ее бледные щеки; стыдливым движением она закрыла руками обнаженную шею, и ее лучистые глаза на одно мгновение встретились с черными глазами грузина. Он хотел поклониться ей, сделать какой–нибудь дружественный знак, но она медленно отступила от окна и исчезла в глубине комнаты.

 Образ этой девушки, с устремленным на небо взором, произвел неотразимое впечатление на смущенную душу юноши. Точно мечта или сказочная фея, мелькнула она на миг в этом окне, чтобы напомнить молодому грузину, что на небе есть Бог, к Которому следует обращаться, когда на душе лежит тягость, когда сердце томится печалью.

 Леон закрыл окно и вернулся на тахту.

 Было рано, и в доме все еще спали крепким утренним сном.

 «Кто же это была? — размышлял Леон. — Как она горячо молилась и как рано встала!.. Какое горе гнетет ее молодую душу? За себя ли, за кого ли другого молилась эта бедная девушка?»

 И, раздумывая над этими вопросами, Леон закрыл глаза. Мало–помалу его веки тяжелели; смутное видение мелькало еще пред его умственным взором, но и оно скоро исчезло. Словно мир и успокоение снизошли в сердце юноши, и он безмятежно, крепко заснул.

 Спал он долго; горячий луч солнца, назойливо мелькая по его лицу, напрасно старался разбудить его. Бессонная и тревожная ночь давала себя чувствовать, и теперь Леон отсыпался, отдыхая во сне и телом, и душою.

 — Вставай, ленивец! — стал тормошить его царевич Николай, весело смеясь и щекоча своего наставника. — Смотри, девушки уже к Куре за водой пошли! Вот, вот красавица Нина Каркашвилли!

 Леон с трудом открыл глаза и с удивлением оглянулся. Он только что видел во сне родное селение, слышал гиканье и хохот смелых джигитов, топот скачущих коней и серебристый голосок девушек, певших грузинские песни; его грело жгучее родное солнце, он ощущал теплые поцелуи матери и благоухание диких роз, обвивавших гирляндами окно его комнаты.

 — Мама! — сквозь дрему произнес он, беря чью–то руку, ласкавшую его.

 Раскатистый смех был ему ответом и согнал наконец с него сонную дрему.

 — Вставай, вставай! Джигиты пришли за тобой! — хохотал царевич, от души веселясь сонным видом Леона.

 — Ах, это ты, царевич? — громко зевая, разочарованно спросил Леон.

 — Ах, это я! — шалил мальчик. — А ты думал — Нина. Или, еще лучше, та русская боярыня? Нет, Леон, кто так долго спит, тому не видать красавиц.

 — Тебя мать прислала ко мне?

 — Нет, отец! — ответил шутливо царевич. — Но, разумеется, не мой, потому что он у нечестивого шаха!

 — Зачем я отцу?

 — Дело есть. Ночью наши приехали; говорят, дедушка поднимается, сам сюда ехать хочет.

 — Царь Теймураз сюда собрался? — вскочил Леон.

 — А почему бы ему и не собраться? — возразил мальчик.

 — Я думаю, у него другое дело есть, чем по гостям ездить.

 — Ты, князь Леон, вздорное говоришь… Разве дед по гостям ездит? Разорили поганые персы царство его, куда же ему было идти, как не к Александру Имеретинскому? Я думаю, не чужой царь имеретинский моему деду? Тестем ведь приходится. И не в гости в Москву он едет, а дело делать, царя русского в помощники себе просить.

 Леон, безнадежно махнув рукой, горько возразил:

 — Который год живем на Москве, а много мы сделали?

 — Потому и не сделали, что матушка не умеет дело это повести… женщина она.

 — Ты бы помог! Тоже не маленький, скоро совсем джигитом станешь.

 Мальчик потрогал верхнюю губу, будто поглаживая воображаемые усы, и свысока надменным взором окинул своего наставника:

 — Я сказывал и матушке, и отцу твоему, что надо делать, — важно проговорил он.

 — Что же, они не послушались тебя?

 — Они ответили, что я ничего не понимаю, — насупившись, сказал будущий воин. — Вот дедушка приедет, я покажу им всем, как я молод.

 — Что же ты советовал? — полюбопытствовал Леон.

 — Подкупить бояр! — чуть смутившись, ответил царевич и заискивающе заглянул в глаза Леону. — Ты думаешь, они не подкуплены? О, еще как! — с убеждением произнес он.

 Леон задумчиво посмотрел на мальчика. Ведь этот маленький царевич был прав. Ему, Леону, самому часто приходила мысль, что дела его родины потому и не подвигаются вперед, что грузинское посольство не умеет за дело взяться или жалеет денег на подкуп, думая, что русские сами пойдут навстречу желаниям Грузии, или же боятся попасться впросак и еще пуще напутать. Но откуда эта мысль могла зародиться и так крепко засесть в юной голове царевича — это удивило Леона, и он спросил об этом у мальчика.

 — Откуда? — повторил царевич. — Да сам догадался.

 — Ну, этого еще мало, — разочарованно произнес Леон. — А из чего же ты догадался?