При дворе Тишайшего

Лицо Леона Вахтанговича было бледно, глаза мрачно сверкали, то и дело останавливаясь на Пронском. Он просил царевну, чтобы она выхлопотала ему доступ на ужин к царскому столу, где, думалось ему, удастся поговорить с Пронским, а в случае чего и просить у самого царя за себя и за княжну. Но Пронский встретил его холодно и надменно и сел далеко от грузин. Некоторые из бояр подходили к грузинам, дружески заговаривали с ними, чокались и отходили; они оставались опять одни вдвоем и терпеливо ожидали выхода царя.

– Нет, не я, – ответил Ртищеву удивленный Пронский и, посмотрев на грузин, встретил злобный взгляд Леона. Но тотчас же он обратился к боярину: – Что ж, устроишь меня послом в Грузию?

– Что же я? Я что ж? Намедни, кажись, говорил я тебе, что не ко времени нам валандаться с иверцами этими, – уклонился от прямого ответа Ртищев.

– То зимой было… зимой туда действительно опасно, а теперь как раз… в самую пору.

– Да я что ж? Как царь, – замялся боярин, но затем тотчас добавил: – А ведомо ли тебе, что царь их, Теймураз, сам на Москву двинулся?

Пронский с изумлением отшатнулся от говорившего:

– Впервые слышу!.. Зачем же он едет?

– Думает, сам лучше переговорит; на царево сердце, видно, надеется. Дескать, пожалеет царь его, старика. Ну вот, обо всем переговорят и восвояси двинутся… Должно быть, и царевна-красавица с ним поедет, – невинно докончил боярин.

Пронский смотрел на него опечаленными глазами, не будучи в силах произнести ни слова.

Их беседу прервали страшный шум и поднявшийся в зале крик. Ртищев повернулся и увидал, что князь Леон, стоя перед пьяным Черкасским, громко требовал вернуть ему его кинжал, который, блестя дорогой оправой, висел на княжеском поясе и о котором Черкасский пьяным языком рассказывал своим собутыльникам.

– Отдай, слышишь ли, князь, отдай кинжал! Он не твой, и ты должен возвратить его мне! – взволнованно говорил Леон.

– А, так это ты мой убивец? – заревел пьяным голосом Черкасский.

– Я тебя не убивал, – загорячился Леон, – я только ответил на твое оскорбление. Отдай мой кинжал!

– Вот погоди, придет царь, пожалуюсь я ему, что убийцы у него не только на свободе рыщут, но еще и на вечери зовутся.

– Отдай кинжал! – горячился Леон.

Вокруг них столпились все присутствующие; одни взяли сторону Черкасского, другие – молодого грузина.

– Отдай, что те связываться с чужой вещью! – кричал один голос.

– Кинжал не твой, ну и отдай, – горланил другой.

– Связался черт с младенцем! – шипел по адресу Черкасского чей-то озлобленный голос. – Такого, как тебя, убьешь небось!

Перебранка начинала принимать угрожающие размеры, когда в столовую вбежал рында с криком, что царь сейчас жалует.

XIV Драгоценный кинжал

Царь Алексей Михайлович вошел в столовую в сопровождении Милославского и с изумлением взглянул на столпившихся в кучку бояр. Те при его появлении смолкли и до земли склонили свои головы. Только Леон и князь Орбелиани, поклонившись царю, тотчас же выпрямились и, гордо закинув свои головы, смотрели ему прямо в глаза.

– Здорово, бояре! Что приутихли? – спросил царь, направляясь к своему креслу.

Бояре поднялись и сбивчиво стали объяснять распрю Черкасского с Джаваховым.

– Ничего не разберу, – отмахнулся царь, – говори кто-либо один!

Но, прежде чем кто-либо из бояр успел сказать слово, князь Леон пробрался через толпу бояр и упал к ногам Тишайшего.

– Дай слово сказать, государь, – громко и внятно произнес он по-русски, с едва заметным акцентом.

– Говори, молодец, говори, – ласково ободрил его царь, любуясь тонкой, стройной фигурой грузина.

В нескольких словах Леон рассказал свое невольное столкновение с князем Черкасским; как тот ударил ни в чем не повинного служилого, как Леон не одобрил этого поступка, как князь дерзко обозвал его за это и в конце концов вызвал его на кулачный бой, от которого Леон отказывался, зная, что бои по праздникам запрещены, и еще потому, что оружие у него и князя было неравное: грузины-де кулачному бою не обучались, а Черкасский оружием отказывался решить их недоразумение.

– Убийца он! – прервал рассказ отрезвевший Черкасский.

– Молчи, дай князю досказать, – остановил его царь.

Леон ясно и коротко докончил рассказ: князь хотел ударить его – на это есть свидетель; обозленный этим, он, Джавахов, выхватил из ножен кинжал и ударил им Черкасского, но ударил неопасно, потому что князь жив и даже собирается жениться; теперь он, Джавахов, требует у князя обратно свой кинжал и готов вторично вступить с ним в бой, но лишь при равных условиях.

Леон умолк и вопросительно устремил на царя свои жгучие, прекрасные глаза, горевшие огнем одушевления. Царь сидел в глубокой задумчивости. Наконец, тяжко вздохнув, он прервал молчание.

– Так соблюдаешь ты, Григорий Сенкулеевич, мои указы? – обратился он к Черкасскому. – Вот иноземец чтит мой указ, а ты… к обедне едешь, а что учиняешь?..

– Прости, надежа-государь, – низко кланяясь, сумрачно ответил Черкасский. – Нрав мой крут больно: иной раз и не совладею с ним.