При дворе Тишайшего

В «потешных хоромах» были накрыты столы, убранные по-праздничному скатертями и подскатертниками. Ножей не клали; вилки встречались редко, и то двузубые; ложки были только серебряные, и то их было «дюже немного». Вилку и нож клали только послам, а их свита обходилась естественной пятерней. Для более почетных гостей ставили «тарели» – оловянные или серебряные, и они не переменялись. Остальные ели из «мис» и блюд – каждое на несколько человек. Были и другие «судки» – каменные и деревянные, блюда гусиные, утиные, лебяжьи и другие, рассольницы, солоницы, уксусница, перечницы и всякая другая посуда, наполненная всевозможной снедью.

Чего-чего только не было наставлено на столе! Тут были и разные холодные заливные, и студни, и «горячее», или «ушное»: щи, уха, супы с пряностями, рассолы или солянка, взвары или соусы; в особенности же стол отличался жаркими, а именно: бараниной, свининой, курами и гусями, которых подпекали на «рожнах»[4] и выносили разукрашенными на серебряных и золотых блюдах в столовую служки, высоко держа над головами. Таким же образом разукрашивали и жарили всякую дичь; и ели ее с уксусом, перцем и лимоном; но все это не так «уважали», как лебедя в сметане.

Конечно, больше всего столы ломились от сосудов для питья. Ими наполнялся весь поставец – так назывался буфет в виде пирамидальной этажерки, у которой стоял дворецкий или буфетчик во все время пира, разрезая и отведывая кушанья, отпускаемые ключником из поварни. На этом поставце было немало больших вместилищ – ендовы, ведра с носками, четвертины[5], кувшины, братины с крышками: из всех них добывали вино черпальцами, «судами» или ковшами. Но в особенном изобилии на поставце красовались «сулеи»[6], корцы, кружки в восьмую ведра, чаши, кубки, бокалы, чарки, «достаканы» – обыкновенные и огромные, так называемые «стопы».

Когда царь вошел в столовую, его гости были уже более чем в веселом настроении, позабыв о своем «местничестве».

В одном конце стола думный дьяк Плещеев обнял князя Хованского, кичливого, гордого боярина, считавшего себя потомком Гедимина, и нашептывал ему что-то очень забавное, что, видимо, очень смешило князя, потому что тот громко хохотал и шлепал боярина по плечу, совершенно забыв, что потомку Гедимина не след брататься с худородным боярином – дьяком. В другом конце Воротынский и Трубецкой старались подпоить чудовского архимандрита и все подливали в его чарку то романеи, то мальвазии. Архимандрит пил, но старался внушить своим собеседникам, что не мешало бы родовитым князьям «обогатить нужды смиренной братии». А там юный князь Василий Васильевич Голицын, будущий знаменитый дипломат и возлюбленный царевны Софьи, чьи крестины он теперь справлял, – склонив свою голову на плечо молодого князя Ромодановского, будущего князя-кесаря Петра Великого, несвязно лепетал:

– Послушай, Федор Юрьевич, помоги мне красавицу выкрасть. Неужто такая свинья будешь, что не поможешь?

Черные ястребиные глаза будущего вершителя человеческих жизней, неукротимого в жестокости князя-кесаря блеснули удалью, и, стукнув чаркой по стакану, он сказал:

– А что ж, думаешь, не могу? Покажи только девку!

Двое уже допились до бесчувствия и лежали под лавками; это были толстый князь Черкасский и думный дьяк Василий Семенов; слуги тщетно старались привести их в сознание.

Князь Пронский почти не пил, или, вернее, не пьянел. Сидя с боярином Ртищевым, он молча слушал его, изредка вставляя несколько слов в плавную речь боярина.

– Посмотрю-ка я, как живут за морем, да посравню с нами, таково-то тоскливо мне сделается на сердце! – говорил Ртищев. – Земля наша обширна и могуча, а что толку? Справиться мы с нею не можем, людей у нас нет! Нет, пожалуй, и люди есть, да не о пользе государства они пекутся, а лишь о животе своем!.. А то вот такие еще, как ты, князь: и голова у тебя хорошая, и рода ты знатного, и служить бы тебе да служить царю и государству своему, а ты вот… тучи, тучи мрачнее. Какие недохваты у тебя, князь?

– Жизнь, боярин, опостылела!

– Эка ведь что сказал! – отмахнулся Ртищев. – В твои-то годы да и жизнь опостылела? Это все от безделья, князь! Займись делом – и тоски не будет!

– Каким делом-то? – уныло спросил Пронский.

– В послы просись! Вот мы никак с Яном Казимиром столковаться не можем, а ты в Польше уже бывал, язык, обычаи и свычаи знаешь.

– Так-то оно так, да не по душе мне Польша, – явно смутившись, возразил Пронский. – Мне хотелось бы в Иверскую страну: и страна-то дюже любопытная, да и дело-то по душе.

Ртищев усмехнулся в бороду и, прихлебывая вино, шутя проговорил:

– Сказывают, грузинки больно хороши? Посмотревши на царевну, и впрямь скажешь – красавицы. Только спесивы!

Пронский молчал, потупившись.

– Стало быть, это ты привел тех грузин? – кивнул Ртищев головой на князя Джавахова и Орбелиани, важно сидевших на противоположной стороне стола.