При дворе Тишайшего

– Я не властна помочь тебе! – спокойно произнесла цыганка, подымаясь с пола.

– Врешь, дьяволово семя! – завопил Пронский.

– Когда-то не так обзывал.

– Молчи! Не вспоминай! А то убью!

– Убей, – холодно произнесла Марфуша, пристально глядя князю в глаза, – убей, пожалуй, от твоей руки легче смерть будет, нежели на костре, где мне придется жизнь из-за тебя покончить.

– Что болтаешь? – угрюмо проговорил князь, не поняв ее.

– Не болтаю я! Мало я за тебя грехов на душу взяла? Мало душ людских загубила? И в ответе я же одна буду за тебя… крест смертный понесу… А царевна эта заморская – погибель твоя, и не сносить тебе головы своей буйной, если не забудешь ее…

– Ее забыть? Ума ты лишилась, баба? Мне отступиться от затеи своей? Да разве ты меня не знаешь? Скорее Москва-река вспять потечет, чем Борис Пронский от задуманного отступится. Нет, Мара, придумай что-либо другое!

На лице цыганки при последних словах ничего не отразилось. Она, казалось, застыла в своей позе и при всем желании не могла бы ничего сказать князю в утешение. Его угрозы не могли бы подействовать на нее. Слишком хорошо она знала, что ей грозит в будущем, когда ей придется наконец ответить за свое опасное ремесло.

– Поможешь, Мара? – насколько мог, ласково повторил князь свой вопрос. – Дай мне зелья какого-либо посильнее.

Марфуша незаметно покачала головой. Она хорошо знала силу тех зелий, которые давала в те времена как любовные средства; она ничего не возразила князю, а молча порылась у себя на полке и, достав что-то завернутое в тряпицу, молча и сурово подала князю.

– Всыплешь в кубок с вином, – произнесла она, – но сам сперва пригубь, проведи губами по краю чаши.

– Поможет? – с надеждой спросил князь, пытливо заглядывая гадалке в лицо.

Та отвела от него глаза и нерешительно ответила:

– Если это не поможет, значит, зазноба твоя заколдована.

– Ну, спасибо. Поможет – озолочу, – пообещал князь цыганке. – Я знаю, ты верная мне слуга. Одолею царевну, уеду с нею на правление… в Иверскую землю и тебя с Таней прихвачу; довольно уж тебе ворожить тогда.

– Таню Дубнов, стрелец, все охаживает, – поспешила со словом Марфуша.

– Ну, что ж, он парень неплохой, слыхал я.

– Да неужели ж Танюше твоей…

– Молчи, – насупился князь, – Дубнов – молодец, и Таньке лучшего мужа не найти.

– Танюша красоты неописанной, и любой князь ее не постыдился бы, в жены мог бы взять.

– Эка что придумала! Да ты, никак, очумела, баба? Князья-то на дороге не валяются про таких девок. Ну, будет мне с тобой калякать, прощай-ка пока!

– Постой! А свою дочь-то когда замуж выдаешь?

– Скоро: как царь на богомолье уедет.

– Смотри, потарапливайся! Девка – что одуванчик… недосмотришь, в прах разлетится.

Князь нахлобучил на голову шапку и вышел.

Марфуша осталась одна и долго смотрела в крошечное слюдовое оконце на князя, быстро шагавшего по рытвинам и кочкам узенькой тропы.

Когда он скрылся за высоким бурьяном, она нехотя подошла к таганцу, подкинула под него угольев и погрузилась в глубокое раздумье. Но долго размышлять ей не удалось: в дверь сердито постучались, и она пошла отворять.

Вошли две закутанные женщины, и одна из них тотчас же скинула платок с головы. Это была боярыня Хитрово.

Цыганка нисколько не удивилась и только почтительно поклонилась ей в пояс.

– Ты что ж, шутки шутить надо мною вздумала? – глухо спросила ее Елена Дмитриевна. – Издеваться надо мною хочешь?

– Богом клянусь, боярыня, не понимаю я тебя! – Марфуша глядела на боярыню, действительно не понимая ее волнения. – Скажи толком, за что укоряешь?

– Ты еще не узнала, кто моя разлучница?

Цыганка вздрогнула и потупилась.

– Не узнала, – ответила она нерешительно.

– Ты лжешь, змея ядовитая! – сжимая ей руку, прошептала боярыня. – Ты знаешь! Но если не скажешь, то пеняй на себя… Завтра же царю доложу о твоем колдовстве, и тебя на срубе сожгут!

– Что ж, и приму свою смерть, – холодно возразила цыганка, складывая на груди руки, – да, может, не одна я на сруб пойду. Ты, боярыня, как бы на плахе головы своей не сложила.

– Не смеешь ты грозить мне! – надменно крикнула боярыня. – Кто твоим словам веру даст?

– Князь Пронский ведает… – заикнулась было цыганка, но боярыня злобно рассмеялась:

– Князь Пронский?! Вот какого языка нашла. Да ведомо ль тебе, что князь Пронский против меня никогда не пойдет? Ну, да я не за тем к тебе шла, чтобы с тобой перекоряться. Скажешь ты мне, кто разлучница моя?

– Не ведаю я, боярыня!

Но с боярыней после этих слов Марфуши случилось нечто необыкновенное и неожиданное. Убедившись, что силой и злобой ничего не добьешься от ворожеи, она впала вдруг в отчаяние. Одна мысль, что она никогда без помощи Марфуши не узнает имени своей соперницы, взбудоражила ее душу. Тогда Елена Дмитриевна подошла к цыганке, ласково положила ей руку на плечо и со слезами в голосе умоляюще проговорила: