При дворе Тишайшего

– Утопил! Дворня сказывала, велел головой к лошадиному хвосту привязать и так к реке волочить тело белое. И поволокли, сердешную. А потом привязали камень да в воду. Я по ночам часто хаживал на то место, где ее кинули, искал, искал, погребсти хотел, да где уж!.. Должно быть, на дне лежит или течением тело унесло… Лют был князь Алексей, и сыночек не уступает ему в лютости… А что, чай, время ему от Черкасского вернуться? – с тревогой спросил Ефрем.

– Должно, поздно. Да ему у Черкасского долго сидеть придется… два сапога пара, чай, судачат, как наказать ворога, ранившего князя.

– Пронеси, Господи, беду! – перекрестился Ефрем. – Может, за Черкасского делом и Аришку забудет, а мы тем временем что-либо и оборудуем.

– Да ты писульку от княжны польской добудь, а я уж передам боярыне Хитрово, как ни на есть. А теперь пора расходиться, чай, все в доме повечеряли? Князь не велел его дожидаться.

– Схожу Аринушку проведать.

– Сходи.

Ефрем и Васька вышли из каморочки и разошлись в разные стороны.

XIII Ходатай за княжну

Покои боярыни Хитрово были рядом с покоями царевен, и хотя дворцы царевен были построены не новейшими заезжими итальянцами да немцами, а все еще в древнерусском стиле, со множеством теремочков, башенок, лесенок и окошечек, тем не менее предоставляли довольно уюта и простора.

Покои же боярыни отличались особым убранством, указывавшим и на то, что боярыня была далеко не противницею новшеств. На дубовых стенах висели картины иноземных художников на сюжеты из греческой мифологии, а также на эпизоды из рыцарской жизни. В одном из оконных простенков висели часы с башенным боем. На столе лежал музыкальный инструмент – маленькая арфа, на которой боярыню обучал живший в Москве итальянец. Но арфа вся покрылась пылью, что свидетельствовало о полном невнимании к ней в последнее время ее хозяйки. Зато новенькая джианури – грузинская скрипка с красной широкой лентой на ручке – лежала на скамейке и точно заявляла своим нарядным видом, что ею занимаются, что она – любимая фаворитка боярыни. И правда, боярыня часто брала джианури в руки и, точно лаская ее, неумелыми пальцами перебирала струны, потом бережно клала ее на место и, задумавшись, подолгу смотрела на скрипку. Боярыня училась играть на этом инструменте, и учить ее взялся князь Леон Джавахов.

Вскоре после праздников, в послеобеденное время, боярыня сидела у себя в комнате в голубом парчовом летнике и без кики на голове; ее волосы были выложены короной на темени, что еще больше красило ее лицо. Она сидела у оконца с задумчивой улыбкой на устах, устремив свои голубые глаза на пасмурное, хмурое небо. На улице завывала вьюга и крепчал крещенский мороз, а в комнате было тепло, уютно, приветно.

– Должно, не придет уж! – вздохнула боярыня, вглядываясь сквозь стекло в темневшую улицу.

Но вдруг дверь скрипнула, и боярыня, встрепенувшись от неожиданности, оглянулась. Однако вместо ожидаемого гостя в комнату вошла нянюшка боярыни, сморщенная старушка, полуглухая и полуслепая.

– Что тебе, нянюшка? – удивилась боярыня и пошла навстречу старушке, которая редко беспокоила свою ненаглядную красавицу посещениями. – Из-за чего пришла?

– Ась? – подставила старушка ухо к самым губам боярыни, но, видно сообразив, о чем та ее спросила, сказала – По делу, красавица моя, по делу.

– Какие у тебя дела, нянюшка? – улыбнулась боярыня.

Старушка, или не расслышав, или не желая отвечать, молча порылась в своем необъятном кармане, вытащила оттуда смятую бумажку и подала ее боярыне.

Та, не переставая улыбаться, развернула бумажку и стала читать написанные неразборчивым почерком то польские, то русские слова вперемежку. Прочитав раз, прочитав два, она наконец уяснила себе все: по-польски она выучилась давно и теперь должна была вникнуть только в смысл записки.

– Нянюшка, откуда у тебя это? – спросила она старуху.

– Откуда у меня это, тебе не след знать, – ответила старушка, тряся головой, – твое дело – помочь обиженной!

– Нянюшка, да я не знаю, кто она, о ком здесь писано! – сказала боярыня на самое ухо старушке.

– Про то я тебе поведаю, коли слово дашь не выдавать ни ее, ни меня, а то ирод-то твой дознается и погубит нас всех. Я-то хоть и стара, а все-таки своей смертью помереть мне охота.

– Да о ком ты, нянюшка? – перебила ее боярыня.

– А не выдашь?

– Не выдам.

– Клянись на образ Николая Чудотворца! – потребовала недоверчивая старуха.

Боярыня исполнила ее просьбу и поклялась на образ Николая Чудотворца.

– Так-то крепче! – одобрительно кивнула головой нянька. – А то станет ластиться, речи льстивые говорить, а сердце-то женское жалостливое, все и выболтает…

– Да говори, няня, кто обиженная эта?

– Обиженная эта пленница? – тянула старуха. – Да польская княжна…

– Да как звать-то ее?

– А звать ее? Постой, запамятовала я что-то. Хорошо, что добрые люди мне записали. – Она полезла в карман, долго в нем рылась и вытащила бумажку. – На, читай!

– Княжна… Ванда Ключинская! – прочитала боярыня.

– Что, не слыхивала о такой? – спросила старуха.

– Не-ет! – нетвердо произнесла Елена Дмитриевна.