Президент Линкольн: охотник на вампиров

Утром 23 августа в дневнике появилась безобидная коротенькая запись:

Пришла записка от Энн: ей нездоровится. Пойду навещу.

Лето выдалось чудесным. Авраам виделся с Энн почти каждый день. Молодые люди предпринимали долгие и бесцельные прогулки вдоль реки, украдкой целовались, уверившись, что их никто не видит (впрочем, это не имело значения: в Нью-Салеме и Клэрис-Гроув благодаря непрерывному ворчанию Джона Армстронга все поголовно знали о влюбленных).

Ее мать встретила меня на пороге и сказала, что дочь не желает никого видеть, но, заслышав наши голоса, Энн пригласила меня войти. Она лежала в постели, на груди у нее покоился раскрытый томик «Дон Жуана». С разрешения миссис Рутледж мы остались наедине. Я взял Энн за руку и почувствовал необычное тепло. Я заволновался, но девушка только улыбнулась.

«Просто жар, — успокоила меня она. — Это пройдет». Мы беседовали, но меня не оставляло ощущение, что ее что-то беспокоит. Нечто большее, чем летняя простуда. Я начал задавать вопросы. Энн расплакалась, чем подтвердила мои подозрения. Слушая ее, я с трудом верил своим ушам.

Джон Макнамар, давно сбежавший жених Энн, вернулся.

«Он приходил ко мне позавчера вечером, — сказала она. — Эйб, он был в ярости. Выглядел как безумец, вел себя странно. Он рассказал о твоем письме и потребовал, чтобы я сама дала ответ. „Скажи, что ты любишь другого! — воскликнул он. — Скажи, и я сегодня же оставлю город и никогда не вернусь!“»

Энн дала ответ: она никого не любит, кроме Авраама Линкольна. Макнамар уехал немедленно, как и грозился. Энн его больше не видела. Запись, сделанная тем вечером, отражает всю ярость Эйба:

Я написал Макнамару о нашей любви, просил его, как благородного человека, освободить ее от обещания. Вместо ответа он проделал путь в тысячу миль, чтобы не упустить женщину, о которой позабыл на целых три года! Сначала он ее отверг, а теперь решил предъявить свои права! Негодяй! Если бы я был с ней, когда появился этот трус, я бы разнес ему череп, а из кожи со спины выкроил бы ремни для правки бритв! И все же я рад, ведь он ушел, а вместе с ним — и единственное препятствие на пути к нашему счастью. Больше не стану откладывать! Как только Энн поправится, приду к ее отцу и попрошу ее руки.

Но Энн так и не поправилась.

К тому моменту, как утром 24 августа Эйб снова навестил девушку, она уже была так слаба, что едва могла выговорить несколько слов. Жар усилился, дыхание ослабело. К полудню она уже вовсе не могла говорить и то и дело теряла сознание. Когда Энн приходила в себя, ей мерещились кошмары, а все тело сотрясалось так, что кровать стучала по полу. Родители Энн сидели вместе с Эйбом у ее постели — меняли холодные компрессы, зажигали свечи. Доктор суетился вокруг больной с самого полудня. Поначалу он был «уверен», что это брюшной тиф. Теперь уверенность исчезла. Бред, судороги, беспамятство — и все это в столь короткий срок? Ему не доводилось видеть ничего подобного. А Эйбу доводилось.