Прежде всего любовь

Я киваю почти с гордостью.

– Помнишь «Чик-фил-а»?

– Конечно, – я смеюсь, сразу припоминая нашу самую, наверное, жуткую ссору.

Ей было шестнадцать, а мне четырнадцать. Каждое утро она подвозила меня в школу на древнем семейном «Вольво», высаживала меня у Пейса и ехала дальше в Ловетт. Мы никогда не могли решить, когда выезжаем, и она постоянно опаздывала (я слышала, что она до сих пор держит рекорд по школьным опозданиям). В то утро Джози несколько раз пообещала мне, что она доставит меня в школу пораньше, потому что я забыла в шкафчике учебник по математике и не успела сделать задание.

Все шло прекрасно, пока она не решила заехать в «Чик-фил-а» на Нортсайд-драйв. Она заявила, что «заскочит на секундочку», купить сэндвич. Увидев огромную очередь, я усомнилась. Я попыталась ее отговорить и даже начала умолять.

– Поздно, – сказала она, когда за нами встала другая машина, закрыв нам выезд, – потерпишь.

– Господи, почему ты такая сука.

– А ты почему такая зубрила? – и она начала передразнивать меня из-за математики.

Мы медленно продвигались вперед в очереди и спорили, пока я не зашла слишком далеко, презрительно сказав, что она и без того употребляет многовато лишних калорий. Я сразу пожалела об этих словах, потому что знала, как напряженно она относится к своему весу. Тогда она очень старалась сбросить пару килограммов перед выпускным. Я не успела извиниться или взять свои слова назад – Джози изо всех сил пихнула меня в левую грудь. Я сразу заревела и подумала, что парням, наверное, так же больно, когда их бьют по яйцам. Конечно, я ударила ее в ответ, и мы подрались прямо в машине, дергали друг друга за волосы и орали. Разумеется, в школу я опоздала, приехала несчастная и растрепанная и еще несколько дней боялась, что удар в грудь впоследствии приведет к раку. Честно говоря, я даже надеялась на что-нибудь ужасное, чтобы доказать родителям, что я лучше всех, а их средний ребенок – эгоистичное чудовище.

– Это было так… по-быдлански, – смеется Джози.

– Ну да. Как будто мы белое быдло.

Она улыбается, но сообщает, что я только что использовала расистское выражение.

– С чего бы это? – меня утомляет ее политкорректность, особенно если учесть, что она просто подражает Гейбу.

– Зачем указывать, что «белое»? Приведи еще пример, в котором ты бы указывала на привилегированное большинство? Просто это выражение подразумевает, что представители остальных рас – быдло по определению.

Я закатываю глаза:

– Это уже слишком…

Еще несколько мгновений мы таращимся друг на друга, а потом она шлепает себя по коленям и заявляет:

– Давай все-таки сходим куда-нибудь. Тут есть не очень понтовое место?

– Конечно. Мы же в Виллидже. Здесь все такое. А ты не хочешь сначала поговорить о Дэниеле?

– Нет. У нас все выходные впереди.

Джози хочет бургер, так что мы решаем пойти на ужин в таверну «Минетта». Мы отлично проводим время, напряжение почти не ощущается – во всяком случае, меньше, чем в квартире. Как ни странно, между нами случается один из наших редких приятных разговоров с воспоминаниями о детстве. Ссориться мы начали уже позднее.

То и дело всплывает имя Дэниела, но только потому, что мы вспоминаем старые семейные истории. Когда мы возвращаемся домой и ложимся спать, я вдруг понимаю, сколько у нас на самом деле общего с Джози. Есть такое выражение – «от колыбели до могилы». И только про Джози я могу так сказать.

Утром все по-прежнему неплохо. Мы просыпаемся, встаем, принимаем душ и идем завтракать в мой любимый дайнер поблизости, потом гуляем по Пятой Авеню и заходим в «Бендель», где Джози тратит на косметику целое состояние.

Потом мы переходим Пятьдесят седьмую улицу, проходим мимо «Бергдорфа» и сворачиваем в парк. На улице холодно, но ясно и солнечно, и мне сейчас легче, чем последние несколько недель, если не месяцев. Я чуть не говорю это Джози, когда мы садимся на скамейку, но отвлекаюсь на маленькую серебряную табличку, прикрученную к спинке. «В память о Кэролайн, которая любила этот парк, и Джордже, который всегда был рядом с ней».

Джози проводит пальцем по буквам.

– Какое милое посвящение.

Я соглашаюсь, и мы садимся спиной к надписи.

– Думаешь, это дети о родителях написали? – я надеюсь, что мы с Джози однажды станем так же близки, когда мама с папой умрут и мы останемся вдвоем.

– Может быть, – она слегка улыбается, – я представляю такую, знаешь, пожилую пару, которая сидела здесь каждое утро, вместе с собачкой. И тросточки у них были одинаковые. А потом они умерли во сне. В один день.

– Хороший способ провести старость, – улыбаюсь я и думаю, что даже самая счастливая старость все равно заканчивается смертью.

Я решаю сказать это вслух, и Джози в ужасе смотрит на меня.

– Почему ты такая мрачная, Мер?

– Но это же правда, – я пожимаю плечами.

– Ну, правда. Все равно.

Мы обе смеемся, потом молчим, а потом она серьезно смотрит на меня.

– Ты не хочешь поговорить? Про Нолана?

Впервые за очень долгое время мне хочется поговорить с сестрой откровенно, что я и делаю.

– Я не уверена, что вышла замуж за того человека, – я щурюсь на ярко-синее небо и жалею, что не взяла очки.