Прежде чем я упаду

Как я устала от этих тусклых сумерек, от блеклого, выцветшего неба – даже не голубого – и мокрой жижи солнца на горизонте. Я читала, что голодающие начинают грезить о еде, лежат и часами мечтают о горячем картофельном пюре, шариках сливочного масла и истекающих алой кровью стейках на тарелках. Теперь это происходит со мной. Я тоскую по другому свету, другому солнцу, другому небу. Раньше я не задумывалась об этом, но разве не чудо, сколько существует видов света, видов неба: бледная прозрачность весны, когда весь мир словно заливается румянцем; пышная, сочная яркость июльского полдня; пурпурные грозовые облака и болезненное зеленое свечение перед тем, как сверкнет молния; сумасшедшие разноцветные закаты, напоминающие психоделические видения.

Надо было больше ими наслаждаться, надо было запомнить все до единого. Надо было умереть в день с красивым закатом. Умереть в летние или зимние каникулы. В любой другой день. Прижавшись лбом к окну, я воображаю, как пробью кулаком стекло, дотянусь до неба и оно разлетится вдребезги, точно зеркало.

Как же мне пережить миллионы и миллионы одинаковых дней, двух зеркал, бесконечно отражающихся друг в друге? Я составляю план. Перестану ходить в школу, угоню машину и каждый день буду мчаться в новом направлении далеко-далеко. На восток, запад, север и юг. Я представляю, как поеду так далеко и так быстро, что оторвусь от земли, подобно аэроплану, и взлечу вверх, туда, где время утекает прочь, словно песок, уносимый ветром.

Помните, что я говорила о надежде?

– Счастливого Дня Купидона! – напевает Элоди, забираясь в Танк.

Линдси переводит взгляд с Элоди на меня.

– У вас что, состязание «на ком меньше надето»?

– Свои достоинства надо демонстрировать. – Наклонившись за кофе, Элоди изучает мою юбку. – Забыла надеть трусы, Сэм?

Линдси хихикает.

– А тебе завидно? – огрызаюсь я, не отрываясь от окна.

– Что это с ней? – удивляется Элоди, откидываясь на спинку кресла.

– Забыла принять таблетки для счастья.

Уголком глаза я замечаю, как Линдси гримасничает, показывая: «Не обращай внимания». Словно я трудный ребенок. Я вспоминаю о старых фотографиях, на которых она стоит рука об руку с Джулиет Сихой, о развороченной голове Джулиет и о брызгах плоти на стене подвала. Ярость возвращается; я сдерживаюсь из последних сил. Мне хочется повернуться к Линдси и заорать, что она фальшивка, лгунья, что я вижу ее насквозь.

«Я вижу тебя насквозь…» У меня екает сердце, когда я вспоминаю слова Кента.

– Знаю, что тебя взбодрит, – сообщает Элоди, с самодовольным видом роясь в сумке.

Прижав пальцы к вискам, я отзываюсь:

– Боже правый, Элоди, если сейчас ты вручишь мне презерватив…

– Но… это же подарок для тебя, – хмурится она, держа презерватив двумя пальцами и глядя на Линдси в поисках поддержки.

– Тебе виднее, – пожимает плечами Линдси; она не смотрит на меня, но я чувствую, что начинаю ее раздражать, и, если честно, меня это радует. – Если хочешь стать ходячим рассадником венерических заболеваний…

– Кому знать, как не тебе.

Эта фраза вырывается у меня невольно. Линдси вихрем оборачивается ко мне.

– Что ты сказала?

– Ничего.

– Ты сказала…

– Ничего я не говорила, – возражаю я, прислоняясь лбом к стеклу.

Элоди так и застыла с презервативом в руках.

– Ну же, Сэм. Берегите любовь и все такое.

Теперь потеря девственности кажется мне нелепостью, сюжетным поворотом другого фильма, другого персонажа, другой жизни. Я пытаюсь вспомнить, что мне нравится в Робе – что мне нравилось в нем, – но перед глазами мелькают лишь разрозненные картинки: Роб валяется на диване Кента, хватает меня за руку и обвиняет в измене; Роб кладет мне голову на плечо в своем подвале и шепчет, что мечтает заснуть рядом; Роб поворачивается ко мне спиной в шестом классе; Роб поднимает руку и произносит: «Пять минут»; Роб впервые берет меня за руку, когда мы идем по коридору, и меня затопляет ощущение силы и гордости. Это похоже на чужие воспоминания.

И тогда до меня по-настоящему доходит: все это больше ничего не значит. Все на свете больше ничего не значит.

Обернувшись, я выхватываю у Элоди презерватив, натянуто улыбаюсь и повторяю за ней:

– Берегите любовь.

– Вот умница! – радостно восклицает Элоди.

Тут Линдси жмет на тормоза на красный свет, я падаю вперед и вытягиваю руку, чтобы не удариться о приборную панель, затем машина останавливается, и меня отбрасывает назад, на подголовник. Стакан в держателе подпрыгивает, кофе брызгает мне на бедро.

– Ой, – хихикает Линдси. – Ради бога, прости.

– А ты опасна! – смеется Элоди, пристегивая ремень безопасности.

Ярость, которую я испытываю все утро, изливается в одно мгновение, и я кричу:

– Да что с тобой, черт побери, такое?

Улыбка Линдси застывает на губах.

– Что?

– Что с тобой такое, черт побери?

Схватив салфетки из бардачка, я вытираю ногу. Кофе не такой уж горячий – Линдси сняла крышку, чтобы он остыл, – но оставляет на бедре красную отметину, и мне хочется плакать.