Превышение полномочий

– Изволь, пусть будет по-твоему. Только… Сколько можно в стуколку проиграть? Пять рублей? Десять? Сто? Из-за ста рублей он тебя хочет на Сахалин отправить? Не верится мне что-то. Все твои ответы на ребячий лепет похожи. По отдельности они, может быть, хороши, а вот в совокупности… Ведь доказательства суд рассматривает в совокупности. Показания сына убиенного Егора о том, что среди прочего была похищена шуба с зеленым воротником, – раз. Показания Николаева о том, что он говорил тебе о Симанове – два. Билеты на поезд в твоем пальто – три, показания Фишмана, что именно ты принес шубу в его квартиру, – четыре. Ну и наконец, показания Почечуева и портного – это пять и шесть. Крышка тебе, Сема, крышка. Ты знаешь, что с прошлого года в Псковской губернии усиленная охрана? [35] Военный суд тебя будет судить. Тебя повесят.

Васильев сжал зубы и заиграл желваками:

– А коли сознаюсь, не повесят?

– Повинную голову меч не сечет.

– А есть ли у тебя, барин, закурить?

Кунцевич достал из ящика стола коробку дорогих папирос и протянул арестованному. Тот с наслаждением затянулся и молчал до тех пор, пока не докурил папиросу до гильзы. Потом решительно раздавил окурок в пепельнице и сказал:

– Пусть вешают. Не знаю ничего.

Мечислав Николаевич хотел было его ударить, но вместо этого позвонил и приказал явившемуся городовому отвести рыжего в камеру.

Шереметевский смотрел в окно на Офицерскую. По противоположной стороне улицы бонна вела двух закутанных в платки малышей. Один шел смирно, а другой упрямился, плакал и идти не желал. В конце концов няньке пришлось взять его на руки. Увидев это, заплакал второй малыш. Леонид Алексеевич отвернулся от окна.

– Не хотелось, чтобы эти дьяволы отвертелись, – сказал он Кунцевичу.

– Васильев, пожалуй, не отвертится. А вот против Царева с Ермаком у нас ничего нет. Не сознаются – отделаются сроком за побег и возвращением в каторгу.

– Родства не помнящих разговорили?

– Пока нет, но они, по всей видимости, к убийствам в Поповщине не причастны. У меня вообще сложилось впечатление, что мы их вместе с Ермаком и его компанией случайно зацепили. У Фишмана они не жили, да и по повадкам – не из гайменников.

– Кстати, а что, Фишман не стал откровеннее?

– Какое там! Наоборот, он уже сто раз, наверное, пожалел, что дал показания. Теперь говорит, что точно не помнит, кто из жильцов какое пальто носил, и вообще сомневается, что это вещи задержанных.

– Извозчик?

– Иванов молчит, боится каторжных пуще нас.

– Та-а-ак. Колотить их не пробовали?

– Царева с Васильевым били, без толку. Их столько раз колотили, что они наших кулаков уже не боятся. А Ермака никто из надзирателей бить не решается.

– Не решаются… Что делать предлагаете?

Кунцевич посмотрел в окно. Няньке наконец удалось справиться с ребятами, и они втроем, взявшись за руки, направились в сторону театра.

– Мне надо в Кронштадт съездить, Леонид Алексеевич.

Глава 6

Пристав 2-го участка Купеческой части города Кронштадта коллежский асессор Великосельский Ермака вспомнил сразу:

– Ну как же, это ж наша знаменитость! У нас, конечно, блата хватает, но все-таки потише, чем в столице. Во всяком случае было. – Пристав закашлялся и приложил к губам платок. – Так что такой ухарь, как Павлушка, на виду. Ему сколько сейчас, лет сорок?

– Тридцать восемь.

– Я без малого двадцать лет в здешней полиции служу и весь этот срок Ермака знаю. Начинал он с того, что у Докового адмиралтейства обывателям карманы проверял, но быстро попался, отсидел и стал умней. Хипесом занялся – с лахудрой своей, Тамаркой, иноземных матросов обчищал. Зацепит его Тома какого-нибудь пьяного Джона или Гарри у кабака, отведет к себе на квартиру, Пашка – тут как тут. Представлялся ревнивым мужем и обирал несчастного «туриста» до нитки. Из иностранцев почти никто и не жаловался – считали, что сами виноваты, ну а тех, кто к нам приходил, мы сами жаловаться отговаривали – сегодня он жалобу написал, а завтра уплыл его корабль в родную Англию – ни допросить его повторно, ни опознания провести, ни очной ставки, ни на суд вызвать. Но все-таки как-то попались они. Утащили у одного матросика 50 фунтов, что по курсу более трехсот рублей [36]. Павлуша на полтора года в арестантские загремел, ну а Тамаре всего полгода прописали – ребятенок при ней малолетний находился, Пашкин незаконнорожденный. А когда Ермак освободился, то узнал, что Тома его особо не ждала. Хватанул Паша лишнего и решил поучить свою бабу, да так поучил, что забил до смерти. Его опять судили, признали виноватым в нанесении увечий в запальчивости и раздражении и присудили к трем годам арестантских отделений. После этого он как с цепи сорвался. Вышел, сколотил шайку и начал гранды мастырить, правда, не у нас, а в столице, там сподручнее. Ну и допрыгался до каторги.

– Ребенок, значит, у него есть… Сын, дочка?