Превращения Арсена Люпена

Десять-пятнадцать минут она молчала, и только взгляд ее был средоточием мысли и воли. Первой появилась слабая, робкая, как первый лучик зимнего солнца, улыбка. Через несколько мгновений она стала смелее, раскрываясь в каждой черточке лица прямо на глазах изумленного Рауля. Уголки губ приподнялись. Кожа порозовела. Плоть под ней будто напряглась. Щекам и подбородку вернулась их совершенная девическая округлость, и нежное лицо Жозефины Бальзамо засияло молодостью и красотой.

Чудо свершилось.

«Чудо ли? – подумал Рауль. – Нет. Чудо, скорее, обладать такой силой воли. Все это – результат ясной и упорной мысли, которая не допускает поражения и восстанавливает дисциплину там, где царили смятение и слабость. А остальное – флакон, волшебный эликсир – обычный спектакль».

Он взял зеркало и осмотрел его. Это явно был тот предмет, который упоминали на собрании в Этиговых Плетнях, – тот самый, которым графиня Калиостро пользовалась при встрече с императрицей Евгенией. Зеркало в узорной раме, с многочисленными вмятинами от ударов на золотой пластине сзади.

На ручке выгравирована графская корона, дата «1783» и список из четырех загадок.

Раулю захотелось уязвить Жозефину Бальзамо, и он сказал со смешком:

– Ваш отец завещал вам драгоценное зеркало. Этот талисман может исцелить от самых неприятных переживаний.

– Должна признаться, – ответила она, – что я действительно потеряла голову. Такое со мной случается редко, я не сдавалась и в более серьезных обстоятельствах.

– О! Неужто более серьезных… – с иронией отозвался он.

Больше они не обменялись ни единым словом. Лошадки по-прежнему бежали ровной рысью. Бескрайние равнины Ко, всегда похожие и всегда разные, с их фермами и рощами, пролетали мимо.

Графиня Калиостро снова опустила вуаль. Рауль почувствовал, что эта женщина, которая была так близка ему еще два часа назад и которой он так восторженно предлагал свою любовь, вдруг отдалилась, став почти чужой. Он больше не ощущал связи между ними. Таинственная душа окружила себя густым мраком, и то, что он видел, разительно отличалось от того, что он себе воображал!

Душа воровки… скрытная и мятежная душа, враг дневного света… возможно ли такое?! Как признать, что это нежное, как у невинной девы, лицо, что этот взгляд – чистый, словно родниковая вода, – всего лишь обманчивая видимость?!

Разочарование Рауля было так велико, что, когда они проезжали городок Ивто, он думал только о бегстве. Но ему не хватало решимости, и это еще больше распалило его гнев. Воспоминание о Клариссе д’Этиг пришло ему на ум… он думал о сладостных минутах, проведенных подле юной девушки, которая так доверчиво отдалась ему.

Но Жозефина Бальзамо не отпускала свою добычу. Какой бы увядшей она ему теперь ни казалась, как бы ни исказились черты его богини, она была здесь, рядом! От нее исходил пьянящий аромат. Он коснулся ее платья. Он мог взять ее руку и приникнуть губами к благоухающей коже. Она была сама страсть, само желание – о, эта волнующая тайна женского естества! И воспоминание о Клариссе д’Этиг снова померкло, растаяло без следа.

– Жозина, Жозина! – прошептал он так тихо, что она даже не услышала.

Впрочем, что толку громко кричать о своей любви, о своей боли?! Могла ли она вернуть его утраченное доверие и восстановить свою погубленную репутацию?

Они приближались к Сене. На вершине холма, полого спускавшегося к Кодбеку[13], берлина повернула налево и покатила среди лесистых холмов, которые возвышались над долиной Сен-Вандрий. Они проехали мимо развалин знаменитого аббатства, мимо ручья, омывающего его стены, и, добравшись до реки, направились в Руан.

Вскоре берлина остановилась; Леонар высадил своих пассажиров на опушке небольшого лесочка, откуда была видна Сена, и сразу уехал. От реки их отделял только луг с дрожащими на ветру камышами.

Жозефина Бальзамо протянула руку своему спутнику и сказала:

– Прощайте, Рауль. Чуть дальше вы выйдете к станции Майёре.

– А вы? – спросил он.

– О! Я уже почти дома.

– Что-то я не вижу домов…

– Это вон та баржа, которая виднеется за деревьями.

– Я провожу вас.

Посреди камышей тянулась до самой воды узкая дамба.

Графиня пошла вперед, Рауль – следом за ней.

Они подошли прямо к барже, которую заслоняли от случайного взгляда прибрежные ивы. Здесь никто не мог их увидеть или подслушать. Они были совершенно одни под огромным голубым небом. Так пролетело несколько минут – из тех, что навсегда врезаются в память и сказываются на дальнейшей судьбе.

– Прощайте, – повторила Жозефина Бальзамо. – Прощайте…

Рауль колебался, глядя на ее руку, протянутую для последнего прощания.

– Вы не хотите пожать мне руку? – спросила она.

– Конечно хочу, – тихо ответил он, – но зачем прощаться?

– Потому что нам больше нечего сказать друг другу.

– Больше нечего, верно, однако мы ведь так ничего и не сказали.

Он взял обеими руками ее теплую гибкую руку и спросил:

– Те люди на постоялом дворе… их обвинения… это правда?

Он жаждал объяснения, пусть даже лживого, чтобы позволить себе сомневаться, но она словно бы удивилась и парировала:

– Какое вам до этого дело?

– То есть как?