Превращение

— Но вы же спите с папой. Разве вы не любите друг друга?

Мама возвела глаза к потолку.

— Но мы-то женаты.

Почему я вообще пытаюсь ей что-то объяснить?

— Когда мы с Сэмом будем навещать вас в доме престарелых, ты сама поймешь, каких глупостей сейчас наговорила, — произнесла я холодно.

— Хотелось бы надеяться, — отозвалась мама и вдруг весело улыбнулась, как будто мы с ней болтали о всяких пустяках. — Впрочем, сомневаюсь, что мы вообще когда-нибудь будем о нем вспоминать. Скорее всего, от Сэма в лучшем случае останется фотография с выпускного бала. Я прекрасно помню себя в свои семнадцать, и, поверь мне, любовь там и не ночевала. К счастью, у меня всегда была голова на плечах. Иначе у тебя были бы братья и сестры. Помню, в твоем возрасте…

— Мама! — рявкнула я. Все лицо у меня пылало. — Я — не ты. У нас с тобой нет вообще ничего общего. Ты понятия не имеешь, что творится у меня в голове, как устроены мои мозги и влюблена ли я в Сэма, а он в меня или нет. Так что не пытайся даже вести со мной такие разговоры. Не пытайся… тьфу. Знаешь что? С меня хватит.

Я схватила с кухонного стола запрещенный телефон, надела пальто и выскочила за дверь. Мне должно было быть стыдно за то, что накричала на маму, но я не чувствовала ни грамма раскаяния.

Я до боли скучала по Сэму.

23

СЭМ

Когда я вышел из магазина, на улице было необыкновенно тепло, теплее даже, чем накануне. Я вернулся к дому Бека и открыл дверцу машины, наслаждаясь теплыми лучами солнца на лице. Потом выбрался из машины, широко раскинул руки и стоял так с закрытыми глазами, пока не появилось ощущение, что я падаю. Когда не было ветра, воздух казался такой же температуры, как мое тело, и возникало чувство, словно у меня вообще нет кожи, как будто я бесплотный дух.

Птицы, убежденные, что весна наконец-то прочно утвердилась в своих правах, пели как ошалелые. Меня тоже переполняла песня; я безмолвно произнес слова, пробуя их на вкус.

Во все времена года
Птицы поют о любви.
И когда мы рядом с тобой,
                   абсурдом кажется мне,
что могу я завидовать сойкам
                   и голубям.

Мне вспомнились теплые весенние деньки, которые извлекали меня из волчьей шкуры, деньки, когда пределом счастья для меня было снова обзавестись пальцами.

В том, что сейчас я один, было что-то глубоко неправильное.

Я решил снова наведаться в сторожку. Коула я сегодня еще не видел, но знал, что он должен быть где-то в человеческом обличье — в такую-то погоду. И вообще, в такую теплынь еще кто-то из новых волков мог превратиться в человека. Это позволяло занять себя хоть чем-то полезным, вместо того чтобы без конца бродить по дому в ожидании завтрашнего дня, гадая, попаду ли я в студию и будет ли со мной Грейс.

К тому же Грейс была бы только «за», если бы я попытался высмотреть Оливию.

Даже не дойдя до сторожки, я уже понял, что в ней кто-то есть: дверь была приоткрыта, из-за нее доносились какие-то звуки. Обоняние у меня ни в какое сравнение не шло с тем, каким я обладал, когда был волком, однако нюх все же подсказал мне, что там один из наших: мускусный волчий дух мешался с запахом человеческого пота. В былые времена я смог бы определить, кто именно скрывается в сторожке. Теперь же я все равно что ослеп.

Я подошел к сторожке и трижды постучал костяшками в дверь.

— Коул! У тебя там все нормально?

— Сэм?

В голосе Коула прозвучало… облегчение? Вот уж не ожидал от него. Чьи-то когти проскребли по полу, послышался стон. Крохотные волоски у меня на загривке встали дыбом.

— Все в порядке? — переспросил я и осторожно приоткрыл дверь.

Внутри буквально все источало волчий запах, как будто он исходил от самих стен. Коул, одетый, стоял рядом с корзинами в нерешительной позе. Потом я проследил за направлением его взгляда и увидел в углу сторожки скорчившегося на полу парня, прикрытого ярко-голубым флисовым одеялом.

— Это кто такой? — прошептал я.

Коул переступил с ноги на ногу и отвел взгляд от парня, но на меня тоже не взглянул.

— Виктор, — бесцветным тоном произнес он.

Услышав свое имя, тот обернулся к нам. Его вьющиеся светло-каштановые волосы были спутаны. Он казался лишь немногим старше меня самого. Я немедленно вспомнил, где его видел. Он сидел на заднем сиденье джипа Бека со связанными руками и смотрел на меня, и его губы шептали безмолвное «помогите».

— Вы знакомы? — спросил я.

Виктор закрыл глаза; плечи у него ходили ходуном.

— Я… постойте…

Не успел я и глазом моргнуть, как он превратился в светло-серого волка с темными подпалинами на морде. Никогда еще мне не доводилось видеть таких стремительных превращений. Нельзя сказать, чтобы оно далось ему совсем без усилий, однако все произошло совершенно естественно, как змея высвобождается из старой кожи или цикада сбрасывает хрупкий кокон своего прежнего «я». Ни рвотных позывов. Ни боли. Ни мучений, сопровождавших все прочие превращения, которые я видел или пережил лично.