— Not now, baby, — сказала я, — probably, in the evening, we are leaving now.[22]
Люба особенно не протестовала, потому как «кокос» уже ввел ее в примирительное и даже всепрощающее состояние духа — наличие духа, хотя бы и злого, в Любе было трудно отрицать, — мы покинули наш сьют и направились в подземный гараж.
Разумеется, мы поехали в забегаловку Роберта, ибо Дауд подходил к трате денег разумно и был уверен в том, что платить за жратву, по крайней мере, неумно, если ты можешь поесть бесплатно. Всю дорогу мы молчали. Я думала о том, какое впечатление произведет на мою сестру тайский ресторан с развешанными по углам красными фонариками и бассейном с бойцовыми рыбками посередине, где после часа ночи оставались только свои и мирный ужин переходил в пугающую оргию.
Роберт был всегда очень сдержан и, как это называется, polite,[23] а после разрыва почти полугодовых отношений с Любой приобрел даже некую философическую мрачность. Я знала, что он очень переживал, и в один вечер, когда мы с Даудом нажирались в его доме, он заплакал и сказал:
— Какая сука, я люблю ее, я бы убил ради нее, а она уже не хочет меня. Как я могу любить женщину, которую в моем ресторане только швейцар не видел голой?
— Мне кажется, он видел, — зачем-то сказал Дауд.
— А ты с ней тоже спал? — спросил Роберт.
— Я не стал, — ответил Дауд. — Она предлагала, но я не захотел.
— Почему? — в свою очередь спросила я.
— Она пришла ко мне в офис, пьяная, и сказала, что она без трусов. Потом она повернулась ко мне спиной, и я увидел, что к краю юбки у нее прилип презерватив.
Мы все сокрушенно замолчали, и на этом разговор сам собой закончился, потому что Роберт заснул, а мы с Даудом пошли трахаться в его спальню.
В тот вечер Роберт был, как Гамлет, пьян и бледен. Он сел за наш стол и устало махнул рукой официанту — мы заказали рис в крабовом соусе, smoked shrimps[24] и дыню. Первые десять минут они с Даудом разговаривали по-арабски, а мы увлеченно ели.
— О чем они пиздят, ты понимаешь? — спросила моя сестра.
— Плохо, — ответила я. — Но, судя по всему, они говорят про деньги.
— Ты недовольна, что я приехала? — вдруг сказала она и начала левой рукой крутить колтун — она всегда так делала, когда сильно нервничала, и в детстве ее волосы временами были скручены, как негритянские дреды.
— Да, — сказала я.
— Ты все не можешь простить меня? — Моя сестра шарила по столу в поисках сигарет, пока Роберт не протянул ей пачку.
— Я никогда не прощу тебя, — ответила я, — но теперь это все не имеет никакого значения.
— Нет, имеет. — Она судорожно курила и продолжала крутить волосы. — Почему ты не хочешь, чтобы у нас были нормальные отношения?
— Я хочу, — сказала я, — но нормальных отношений у нас быть не может.
— Baby, — сказал Дауд, сжимая под столом мое колено, — relax.[25]
Роберт мрачно смотрел на мою сестру, пока она обгладывала креветки, а потом сказал:
— Русские женщины имеют бесполезную красоту.
— You are drunk, darling,[26] — поспешила сказать я, понимая, что Роберт продолжает бичевать свой ум воспоминаниями о Любе и настроен на небольшой скандал.
В этот момент Дауд задрал мне юбку и засунул руку в трусы — мне стало сложно говорить, и я подумала, что в конечном счете мне наплевать на то, что чувствует Роберт, и даже если он устроит какую-то херню, это все равно ничего не изменит в отношениях людей и никоим образом не потрясет те неумолимые, обезьяньи бездны, которые, в сущности, правят человеческими желаниями и порывами, всякий раз оставляя в дураках интеллект и воспетое энциклопедистами рацио.
— Я не пьяный, — отозвался Роберт. — Но какой смысл в красоте, если каждый может ее использовать?
— Если так, — сказала моя сестра, — то почему бы тебе не жениться и не насладиться красотой, которая целиком принадлежит тебе?
— Это скучно. — Роберт подозвал официанта и потребовал водки.
— Любое веселье оборачивается однообразием, — сказала я на вдохе, но, видимо, таким тоном, что моя сестра и Роберт мгновенно повернулись ко мне, и Роберт равнодушно спросил:
— Вы все никак не наебетесь?
— А что еще делать? — поинтересовался Дауд, вынимая руку из моих трусов и вытирая ее под столом о скатерть.
— Абсолютно нечего, — согласилась я, расстегивая ремень на его брюках.