Преступный мир и его защитники

В настоящем деле мы, обвинители, ищем против Карповых прямые улики. Карповы пойманы с билетами, несомненно принадлежащими Болдыревой, похищенными при совершении убийства. Убийца признается в совершении преступления. Казалось бы, чего же более? Но такое признание своей вины хуже всякого отрицания. Александр Карпов, чувствуя тот яд сомнения, которым все здесь пропитано, и пользуясь этим, дает такие показания, которые заводят нас в лабиринт противоречий, порождают ничем не обоснованный скептицизм и подрывают силу и значение самых простых и достоверных фактов. Но мы должны разогнать этот мираж, чтобы постичь реальную действительность, так как только на фактах, фактах абсолютно достоверных, проверенных на суде, вы должны обосновать свой приговор. Все то, что вы получили за стенами зала, вы должны выбросить из своего ума и сердца и судить согласно данной вами присяге, основываясь только на том, что видели и слышали на суде.

Однако и судебный материал неодинаково достоверен, отбросим же и в нем все сомнительное, условное и станем лицом к лицу с реальной действительностью. На ней вы должны обосновать свой приговор.

Александру Карпову предъявлено обвинение в убийстве, но нам, обвинителям, и вам, судьям, недостаточно одного того факта, что Александр Карпов пойман с облигацией на руках и что она находилась у него в 1899 г. Раз мы поддерживаем против него обвинение в убийстве, мы должны доказать, что он его совершил.

Когда Карпов был уличен в продаже облигации, он пришел на помощь правосудию и чистосердечно сознался в содеянном. Но теперь, когда душа облегчена признанием, в Карпове заговорил инстинкт самосохранения. Признаваясь в убийстве, он дает такие путаные объяснения, что у нас невольно возникает мысль, не имеем ли мы дело с одним из тех добровольцев, что готовы принять страдание. Это убеждение может в нас окрепнуть еще более, если мы вспомним то объяснение, которое давал Карпов относительно кражи в 1893 г., за которую он был осужден. Он говорил: «Я принял чужую вину». Невольно напрашивается аналогия: может быть, и теперь он принимает чужую вину.

Давайте во всем этом разберемся. Картину убийства, которую нам рисует подсудимый, мы должны сопоставить с той, которую получаем, воспроизводя ее по свидетельским показаниям, заключению экспертов, осмотру места преступления. В этом отношении правдивость признания подсудимого не оставляет сомнения. Картина убийства не могла запечатлеться в уме Карпова как свидетеля по делу Тальмы: она иная, она не та, которая рисовалась в том деле.

Когда Карпов совершил убийство, ему не было 17 лет. Поэтому мы, во-первых, должны спросить себя: как пришел Карпов в столь юные годы к подобному преступлению и мог ли он совершить его один? О мотивах, которые привели его к убийству, мы получили противоречивое объяснение. То Карпов говорит, что он руководствовался корыстными целями ограбления и наживы, то утверждает, что преследовал чисто моральную цель, считая, что Болдырева была очень плохим человеком и заслуживала смерти. Я думаю, что тема Раскольникова Карпову не по плечу. Здесь мы имеем дело с простым, корыстным преступлением, о чем свидетельствует и нравственный облик подсудимого. Карпов угрюм, молчалив, необщителен. Еще будучи мальчиком, он умел постоять за себя, достичь цели, проявив твердую волю. Уже смолоду в нем таились сильные страсти. Эксперты-психиатры останавливали ваше внимание на том, что в юношеском возрасте бывает достаточно самых незначительных импульсов, чтобы молодой человек мог с исключительной легкостью поддаться преступному желанию. И уголовная практика подтверждает это.

Исследуя далее вопрос о физической силе Карпова, о его возможности совершить убийство Болдыревой и Савиновой, когда ему не было еще 17 лет, мы должны учесть заключение экспертов, которые утверждают, что кинжал страшен и в руке младенца, сила же жертвы преступления роли не играет. Совершенно безразлично, была ли Болдырева немощной старухой или могла свалить с ног одной пощечиной своего дворника.