Преступник

Джевдет рассказывал ей об Америке. Делился мечтами и планами, возникшими у него в долгие дни раздумий в тюрьме. Джеврие слушала, только слушала. Не двигалась, словно завороженная. Рука Джевдета вспотела в ее маленькой ладони. Они не замечали вокруг ничего, не видели даже голубей, спокойно расхаживавших у их ног. Вот они плывут в Америку по бескрайным голубым просторам океана. Капитан парохода — рыжебородый, с голубыми глазами и трубкой во рту. На горизонте возникают небоскребы… Нью-Йорк, статуя Свободы. Океанский лайнер бросает якорь неподалеку от статуи. Держась за руки, они спускаются по трапу на берег. Восхищенные, гуляют они по улицам, стиснутым высоченными небоскребами, и вдруг слышат жалобный детский плач. Они спасают от кулаков уличных бродяг заблудившегося мальчугана и отводят его домой. Мальчик рассказывает отцу-миллионеру, как его спасли. Обезумевший от радости «мистер» обнимает их, целует. А потом, узнав, что они турки…

— Но ведь я не турчанка, Джевдет-аби! — вздохнула Джеврие.

— Почему же?

— Не знаю. Я цыганка.

— И не хочешь стать турчанкой?

— Хочу… Но все зовут меня поганой цыганкой. А разве цыгане плохие люди?

— Что ты! Всякие есть цыгане. Плохие и хорошие. И турки тоже.

— Я хочу стать турчанкой!

— Да? Хорошо. Смотри… Раз, два, три! Вот ты и турчанка!

— А если все люди на земле захотят стать турками, то смогут?

— Смогут, но разве турки не такие же, как и другие?

— Ну, а что будет потом, Джевдет-аби?

— Потом… Отец мальчика пошлет телеграмму президенту Ататюрку, так ведь?

— Пошлет, конечно. Ну, а если мы не встретим такого мальчика?

— Что ты говоришь] В Америке много таких людей!

Они поднялись. Медленно вышли из парка. Повисли на трамвае и доехали до памятника Фатиху. Вечерело. Когда они спускались по переулкам к своему кварталу, было уже совсем темно. Они остановились у «Перили Конака». Джевдет долго смотрел на мрачное здание. Потом подошел ближе: розовая стена была чистой. Он вдруг ясно представил себе рисунок — голову в овальных очках и надпись: «Рогоносец». В памяти чередой замелькали воспоминания: вот он дерется с Эролом, вот подбегает отец, набрасывается на него, таскает за волосы, бьет… Взбешенный зубной врач — отец Эрола… Он что-то кричит, размахивает руками… Вот он в полицейском участке, добрый комиссар полиции, потом… Отец выгоняет его из дому…

Глаза Джевдета наполнились слезами. Он сел на корточки у стены «Перили Конака», обхватил руками голову и заплакал. Перед ним возникло лицо отца в овальных очках. Ихсан-эфенди улыбался: «Ты часто грубил мне и не слушался. Сейчас меня уже нет в живых. Ну и как? Теперь ты спокоен? Вспоминаешь нас с матерью?»

Как и раньше, над почерневшей от времени черепичной крышей «Перили Конака» висел огромный диск луны. Ни Джевдет, ни Джеврие не замечали его. Джеврие опустилась на корточки рядом с Джевдетом и, так же как он, обхватила руками голову.

Они встали. Спустились от «Перили Конака» к бараку старой Пембе. Старуха рассердилась, увидев рядом с девочкой Джевдета, но промолчала и только зло посмотрела на «внучку». Джеврие догадалась, что мог означать этот взгляд. Ну и пусть злится! Все равно они скоро уедут в Америку!

Старуха пригласила Джевдета войти, а сама, отозвав в сторону девочку, шепнула:

— Ты зачем притащила его сюда, бесстыжая?

Джеврие обняла бабку и поцеловала в морщинистую щеку. Старая Пембе не поддалась на эту хитрость.

— Он что, хочет всегда жить у нас?

— Нет, бабушка. Несколько дней.

— Несколько дней, говоришь?

— Пусть поживет, бабушка? Ладно?

— А потом куда пойдет?

— Не знаю.

— Ах, сумасшедшая, ах, непутевая девчонка! У нас нет постели, нет даже одеяла! Где мы его положим? Чем ты думала?

Джеврие опять обняла ее.

— Да устроится как-нибудь… Ты не беспокойся, бабушка! Никого нет на свете лучше Джевдета-аби!

— Устроится-то устроится. Да вот боюсь, он здесь надолго застрянет.

— Не сердись, бабуся! Не надо!.. Ведь ты у меня самая хорошая! Я тебя очень люблю. Знаешь, что я сделаю?

— Ну, говори!

— Накрашу губы, надену туфли на высоких каблуках и пойду просить деньги. Принесу тебе много-много денег! Вот посмотришь!

Лицо старухи, освещенное желтым светом уличного фонаря, падавшим через приоткрытую дверь, расплылось в довольной улыбке.

— Посмотрим, — сказала она. — Посмотрим, негодница!

Джеврие снова бросилась к ней на шею и принялась целовать.

Хотя они говорили шепотом, Джевдет все слышал. Он снова надел лоток. Джеврие вошла в комнату и, увидев его с лотком на шее, удивилась:

— Чего же ты не сядешь, Джевдет-аби? Сними лоток.

— Нет, я пойду!

— Куда?

— Сам не знаю.

— Что с тобой, Джевдет-аби? Почему?

— Твоя бабка не хочет, чтобы я здесь оставался.

У Джеврие сердце так и замерло: он слышал их разговор!

Джевдет, воспользовавшись ее растерянностью, вышел из барака и, даже не взглянув на возившуюся в углу двора старуху, выскользнул за ворота.