Преступление в Орсивале

- Да, сударь, да, - отвечала она, - не извольте сомневаться. Будь я из тех женщин, что вечно стараются набить себе цену, я наплела бы вам, с какими бесконечными муками я добывала этот адрес, как невероятно трудно было его узнать, как я объездила весь Париж, издержала десять франков на фиакры, по только это было бы ложью.

- К делу, к делу! - перебил Лекок.

- По правде сказать, я виделась с мисс Дженни Фэнси не далее как позавчера.

- Вы шутите!

- Ничуть. И смею вас заверить, это весьма порядочная и достойная особа.

- Неужто?

- Именно так. Вообразите: уже два года как она мне должна четыреста восемьдесят франков. Разумеется, как сами понимаете, я уже давно поставила крест на этих денежках и перестала о них думать. И вот позавчера является ко мне моя Фэнси, разодетая в пух и прах, и объявляет: «Мадам Шарман, теперь я при деньгах, получила наследство и принесла вам должок». И это не шутка: кошелек у нее набит банкнотами, и она полностью со мной расплатилась.

И, поскольку сыщик хранил молчание, мадам Шарман добавила проникновенным голосом:

- Что и говорить, славная, достойная девушка!

При этих словах Лекок и папаша Планта переглянулись. Им обоим одновременно пришла в голову одна и та же мысль.

Наследство, о котором рассказала мисс Фэнси, все эти банкноты несомненно были получены от Тремореля в уплату за важную услугу.

Однако сыщик хотел услышать более определенные сведения.

- А каковы были ее дела до получения наследства? - бросил он.

- Ах, сударь, ужасны, иного слова не подберешь. Когда граф ее покинул и она потеряла все на модном магазине, бедняжка стала опускаться. А ведь раньше как сыр в масле каталась. Но чего вы хотите от женщины с разбитым сердцем! Она снесла в ломбард или распродала, тряпку за тряпкой, все, что у нее было. В последнее время она якшалась со всяким отребьем, пила, как я слышала, абсент и обносилась до того, что на улицу выйти было не в чем. А когда получала от своего графа немножко денег - он посылал ей время от времени, - немедленно проматывала все вместе с такими же, как она, погибшими созданиями, вместо того чтобы немного приодеться.

- А где она живет?

- В двух шагах отсюда, в меблированных комнатах на улице Вентимиль.

- В таком случае, - строго заметил Лекок, - удивляюсь, что ее здесь нет.

- Право, сударь, я не виновата: мне известно, где гнездышко, но я не знаю, куда делась птичка. Сегодня утром, когда моя старшая мастерица пришла к ней, она уже успела выпорхнуть.

- Черт возьми, это весьма досадно; мне надо бы срочно ее найти!

- Не извольте беспокоиться. Фэнси должна вернуться в четвертом часу, и моя мастерица ждет ее у привратницы; ей велено привести девушку прямо сюда, не давая ей даже зайти к себе в комнату.

- Что ж, подождем.

Лекок и папаша Планта ждали уже около четверти часа, как вдруг мадам Шарман, обладавшая тончайшим слухом, встала.

- Слышу шаги мастерицы на лестнице, - объявила она.

- Вот что, - обратился к ней Лекок. - Раз такое дело, скажите Фэнси, что это вы за ней посылали; а мы с моим другом сделаем вид, что очутились здесь по чистой случайности.

- Понимаю! - закивала мадам Шарман.

Она уже направилась к двери, но сыщик удержал ее.

- И еще одно, - добавил он. - Как только услышите, что между мной и этой девушкой завязался разговор, вспомните, прошу вас, что вам необходимо присмотреть за швеями в мастерской. То, что я собираюсь ей сказать, не представляет для вас ни малейшего интереса.

- Договорились, господин Лекок.

- Но только без фокусов! Мне же известен чуланчик, примыкающий к вашей спальне, сам им пользовался: оттуда слышно каждое произнесенное здесь слово.

В этот момент старшая мастерица отворила дверь в гостиную, в дверях послышалось шуршание шелковых юбок, и на пороге во всей красе явилась мисс Дженни Фэнси.

Увы, это была уже не та свежая, миловидная Фэнси, которую любил Эктор, соблазнительная парижаночка с огромными глазами, полными то неги, то огня, с живым и лукавым личиком. За один-единственный год она увяла, как вянет роза знойным летом, и ее хрупкая красота - парижская, бесовская красота - безвозвратно исчезла. Дженни не было еще и двадцати, по теперь только опытный взгляд знатока угадал бы, что в молодости она была весьма хороша собой.

Теперь она казалась старой, как сам порок: испитое лицо и дряблые щеки свидетельствовали о беспорядочной жизни, глаза, обведенные чернотой, лишились длинных ресниц, красные веки часто помаргивали; на лице застыло жалкое, тупое выражение, а голос, привыкший к непристойным куплетам и загубленный абсентом, стал сиплым.

Разодета она была в пух и прах: новое роскошное платье, но уже все в пятнах, море кружев и невообразимая шляпка. При всем при том вид у нее был жалкий. И в довершение всего - она была кричаще размалевана: сплошные белила, румяна, помада, синяя и перламутровая краски.

Казалось, она была вне себя от ярости.

- Это еще что такое? - завопила она с порога, ни с кем не здороваясь. - Чего ради послали за мной эту наглую особу, которая приволокла меня чуть ли не силой?