– У нас здесь найдется много друзей, – сказал Абрагам, когда все расположились поудобнее, – но мы в них не нуждаемся. Для этой бедной девушки будет отчасти лучше, если мы останемся совершенно одни.
«Бедная девушка» была та, которую называли Британией. Раза два Джон Андреус украдкой старался, против своего обыкновения, вступить с ней в разговор; но он натолкнулся на крепкую преграду безысходного горя, отделявшую ее от общения с людьми. Я даже подозреваю, что молодая цыганка чувствовала инстинктивно, что личность Андреуса ей не совсем чужда. Она говорила с ним, хотя и односложно, отвечая только на заданные вопросы, но она не смотрела никогда на него, и никогда лицо ее не изменяло вечного своего выражения глубокой неподвижности, не проявляло чувства ни в присутствии друзей, ни в присутствии врагов. Когда ей предлагали пищу или питье, она ела столько, чтобы не умереть. Спала она тоже только в тех случаях, когда истомленное тело ее настойчиво требовало отдыха, и легкий сон ее был всегда беспокоен и полон движения.
Прибыв на место скачек, Джон Андреус спросил еще раз о причине грусти Британии.
– Вы обещали рассказать мне это, познакомившись со мной ближе, – сказал он Абрагаму, – теперь мы уже давно вместе, и я надеюсь, что вы сдержите слово.
– Я расскажу вам все, – ответил Абрагам. – Иногда мне и хочется рассказать эту драму; зато в другое время я даже нахожу, что разглашать ее – значит мстить наполовину оскорбившему нас… Да, я расскажу вам все, как было, Андреус.
Собеседники курили, лежа на земле на некотором расстоянии от прочих товарищей. Теперь же Абрагам встал и повел Андреуса по длинной аллее к какому-то барьеру, на который и сел, приглашая своего спутника сесть с ним рядом. Джон послушался и принялся закуривать трубку, чтобы выслушать внимательнее историю цыгана.
– Британия замечательно красивая девушка, – начал Абрагам. – Она была еще лучше до ночи, ознаменованной ужасным происшествием… Которое не позабыто нами… Бог Всевидящий знает, что оно не забыто!.. Оно-то и согнало с ее лица румянец, а из глаз прежний блеск… Да, она была раньше настоящей красавицей!
– Верю этому, – проговорил с нетерпением Андреус. – Продолжайте, пожалуйста!
– Она не похожа уже больше на ту, которая была потеряна для нас, – продолжал цыган с пламенным оживлением, – не похожа настолько же, насколько не похожи полевые цветы на чудные цветы, растущие в теплицах. В ней так же мало сходства с убитой сестрой, как необъятна разница между тем фонарем, горящим в отдалении, и этой звездой, сверкающей над нами… Бедняжка… Мое бедное убитое дитя.
– Вы сказали, убитое? – переспросил Андреус.
– Видите ли, товарищ: есть убийцы, которые никогда не употребляют ножей или вообще других смертоносных орудий и не попадают на скамью подсудимых… Есть убийцы, убивающие не тело, а – душу: такому-то убийству подверглась и она!
– Я не могу понять, куда клонится ваша речь, – перебил Джон Андреус. – Мне хотелось бы, чтобы вы выражались яснее и не отходили бы от главного предмета.
– Я и хочу придерживаться сущности дела, но только при условии не торопить меня… Есть слова поострее ножа или кинжала, каждый слог их жжет губы… Но я перехожу к изложению дела. Недалеко отсюда живет прекрасный джентльмен: если только богатство и роскошь могут сделать человека прекрасным, то я верно назвал его; а если зло и низость составляют неотъемлемое качество негодяя, то он есть негодяй! Ну, да как бы то ни было, но он один из сильных людей этого графства. В прошлом году он присутствовал на бегах, правил сам четвернею, а в его экипаже сидела молодая и красивая дама. Он лил рекою шампанское и держал пари за каждую лошадь, конкурировавшую на приз.
Джон Андреус внимательно прислушивался к каждому слову цыгана, и когда тот смолк, чтобы перевести дыхание, то он сказал ему с видимым нетерпением:
– Продолжайте, товарищ, продолжайте, прошу вас!