Преступление и наказание

Первый сокамерник был «Romania». Такой весёлый и более меня разговорчивый. Уехал на следующее утро. А днём закинули мне полублатного марокканца. Это был кадр что надо! Заходит, значит, а я лежу на первом ярусе, наблюдаю, кто пришёл. Плывучая, на шарнирах походка и с такой рожей; мол что ты в моей камере делаешь? И почему на моём месте спишь? Я, конечно, таких видел эшелонами и съедал таких на завтрак. Поэтому, молча лежу и смотрю. Он мне объявляет, что он из Марокко и недвусмысленно смотрит то на второй ярус, то на первый.

Я этого «не замечаю», встаю на ноги, протягиваю ему руку и говорю:

— Я - эстонец и говорю по-русски.

Затем лёг обратно на койку. Толи слово «русский» его успокоило, толи то, что я лёг обратно, но больше на эту тему у нас никаких намёков не намечалось. Он начал хвалить русских и наплёл мне, что у него в зоне долгое время был сокамерником русский и, даже, одно слово сказал по-русски; «привет».

Я начал крутить самокрутку, немного табачку ещё было. А он, как увидел у меня курительную бумагу, чуть с ума не сошёл; мол, у нас это запрещено и нету. А у меня оставалось ещё три пачки. У него же — сигареты «Негро». Он дал мне три «Негро», не считая того, что оставил, а я ему — новую пачку. В 16.30. выгоняют во двор, утром не выпускали. Там, во дворе, был его друг. Он ему сказал про бумагу. Подзывают меня и «бизнес» состоялся. Я им по пачке бумаги, они мне шесть «Негро». Я так подумал, что этих сигарет мне хватит минимум на два дня. Выгодная была сделка.

В восемь поднялись наверх — ужин и его должны будут забрать на следующее утро. Ментовка ему ещё вечером сказала: «Утром в восемь». Этот нехороший человек, «редиска», не дал мне всю ночь спать. Постоянно, только засыпаю, а он мне — «russo, no roncar!» (русский, не храпеть! исп.) А перед тем, как лечь спать, он, конечно, очень неохотно залез «на жёрдочку», был маленький спектакль. Но такой смешной, хоть стой, хоть падай. Но смеяться нельзя. И вот я изо всех сил держался, но, всё равно, иногда выскакивало. Но араб так и не понял, что мне смешно. Я умело косил то на одно, то на другое. А история такова: у него возникла огромная проблема, куда же заныкать курительную бумагу? Она же запрещена и — сразу рапорт. А для рапорта — кишка тонка. Шарниры есть, а кишки-то нету. Берёт в руки кроссовок, первым делом обнюхивает, вытаскивает стельку. С фантастической мордой её тоже обнюхивает. Смотрит на меня, потом уставился внутрь кроссовки. Минуты так на две-три. Ложит кроссовок и стельку на стол. Не на пол! И история повторяется с самого начала, только с другим кроссовком.

У меня была мысль попросить тоже понюхать. Всё-таки интересно, может там пахло розами? Я постеснялся попросить, подумав, что ему потом не хватит и мне будет стыдно: ни тебе, ни мне. Я — писатель никудышний и весь комизм передать через письмо трудновато, но постарайся понять и не падай в кому от смеха. Дело далеко от смеха, потому что у человека большая проблема: куда прятать бумагу? И вот, после того, как он эту бедную бумагу и под стельку совал и в одежду пробовал по разным местам совать, рожа у него стала сиять как солнце. Он за считанные секунды собрал свои кроссовки, сам себе что-то бормоча. Резко встал, схватил на почте большой полиэтиленовый конверт, оторвал от него клочок и стал запаивать бумагу в него. Закончив это, он обернулся ко мне своей сияющей рожей и показал, куда он задумал эту бумагу спрятать. Я думаю, не надо долго гадать, куда…

От этой канители он, бедолага, так устал, что сразу забрался на «курятник» и заснул. Утром встали на проверку, потом завтрак и он у меня спрашивает:

— Во сколько за мной придут?

Я возьми, да и ляпни:

— Не раньше девяти.

Он опять с довольной мордой залез наверх и говорит:

— Успею ещё поспать.

В восемь дверь открывается. Он, как святой, лежит на спине. На морде — глубокое удивление. Подошла ментовка и охренела: тот лежит наверху и хоть бы хны. Ментовка что-то сказала и тут началась такая суматоха. Сам чёрт ногу сломит. Хватает за всё одной рукой, потому что вторая рука автоматом хватает кусок недоеденного хлеба. В оконцовке, ушёл кое-как. Дверь закрылась и мне ещё долго было весело.

Я начал оглядываться. Гляжу, на полке в мешочке новые носки. Спасибо большое! На соседнем столике — пустая коробка из-под чёрных сигарет. Не знаю почему, но я эту пачку яростно разорвал. И что я вижу! Выпали две фитюльки шоколада. Не сладкого. А перед этим только думал, что сигареты заканчиваются и брошу к такой-то матери эту курёху. Ну вот, как бросить мне теперь, если у меня на столе лежат две пачки «Winston»? Гуляй, рванина! Извините, опять выкрутился с трудного положения. После этого кадра я остался один и, слава Богу, так и досидел до шестого дня.

Третья неделя в дороге. Загрузили опять в автобус. Ещё пять часов до Кастейона. И вот я здесь! Тюрьма примерно как в Эстремере по конструкции, но отличается тем, что у ментов нет злых морд и в камерах есть телевизоры. Я попал словно с дождя под крышу. Атмосфера совсем другая или мне так кажется. Всё как-то тихо и спокойно.