Преступление и наказание

It happened once or twice, however, that Pulcheria Alexandrovna gave such a turn to the conversation that it was impossible to answer her without mentioning where Rodya was, and on receiving unsatisfactory and suspicious answers she became at once gloomy and silent, and this mood lasted for a long time.	Раза два, впрочем, случилось, что она сама так навела разговор, что невозможно было, отвечая ей, не упомянуть о том, где именно находится теперь Родя; когда же ответы поневоле должны были выйти неудовлетворительными и подозрительными, она стала вдруг чрезвычайно печальна, угрюма и молчалива, что продолжалось весьма долгое время.
Dounia saw at last that it was hard to deceive her and came to the conclusion that it was better to be absolutely silent on certain points; but it became more and more evident that the poor mother suspected something terrible.	Дуня увидела наконец, что трудно лгать и выдумывать, и пришла к окончательному заключению, что лучше уж совершенно молчать об известных пунктах; но все более и более становилось ясно до очевидности, что бедная мать подозревает что-то ужасное.
Dounia remembered her brother's telling her that her mother had overheard her talking in her sleep on the night after her interview with Svidrigailov and before the fatal day of the confession: had not she made out something from that?	Дуня припомнила, между прочим, слова брата, что мать вслушивалась в ее бред, в ночь накануне того последнего рокового дня, после сцены ее с Свидригайловым: не расслышала ли она чего-нибудь тогда?
Sometimes days and even weeks of gloomy silence and tears would be succeeded by a period of hysterical animation, and the invalid would begin to talk almost incessantly of her son, of her hopes of his future....	Часто, иногда после нескольких дней и даже недель угрюмого, мрачного молчания и безмолвных слез, больная как-то истерически оживлялась и начинала вдруг говорить вслух, почти не умолкая, о своем сыне, о своих надеждах, о будущем...
Her fancies were sometimes very strange.	Фантазии ее были иногда очень странны.
They humoured her, pretended to agree with her (she saw perhaps that they were pretending), but she still went on talking.	Ее тешили, ей поддакивали (она сама, может быть, видела ясно, что ей поддакивают и только тешат ее), но она все-таки говорила...
Five months after Raskolnikov's confession, he was sentenced.	Пять месяцев спустя после явки преступника с повинною последовал его приговор.
Razumihin and Sonia saw him in prison as often as it was possible.	Разумихин виделся с ним в тюрьме, когда только это было возможно. Соня тоже.
At last the moment of separation came. Dounia swore to her brother that the separation should not be for ever, Razumihin did the same.	Наконец последовала и разлука; Дуня поклялась брату, что эта разлука не навеки; Разумихин тоже.
Razumihin, in his youthful ardour, had firmly resolved to lay the foundations at least of a secure livelihood during the next three or four years, and saving up a certain sum, to emigrate to Siberia, a country rich in every natural resource and in need of workers, active men and capital. There they would settle in the town where Rodya was and all together would begin a new life.	В молодой и горячей голове Разумихина твердо укрепился проект положить в будущие три-четыре года, по возможности, хоть начало будущего состояния, скопить хоть немного денег и переехать в Сибирь, где почва богата во всех отношениях, а работников, людей и капиталов мало; там поселиться в том самом городе, где будет Родя, и... всем вместе начать новую жизнь.
They all wept at parting.	Прощаясь, все плакали.
Raskolnikov had been very dreamy for a few days before. He asked a great deal about his mother and was constantly anxious about her.	Раскольников самые последние дни был очень задумчив, много расспрашивал о матери, постоянно о ней беспокоился.