Прерия

— Тише, тише, — прошептал он, — глаза их закрыты в настоящую минуту, зато открыты уши. Тише, тише; по крайней мере, несколько сот футов мы должны ехать так медленно, как если бы шли пешком.

Следующие пять минут ожидания показались вечностью для всех, кроме Траппера. По мере того, как люди вглядывались в темноту, начинало казаться, что мгновенный мрак, наступивший после того, как потух костер, обязательно должен смениться светом, да таким ярким, какой бывает только в полдень. Старик постепенно заставлял лошадей прибавлять шагу, пока они не добрались до центра одной из низин прерии. Тут он засмеялся своим тихим смехом, отпустил поводья н сказал:

— Ну, теперь гоните их вовсю, но держитесь травы, чтобы не был слышен топот.

Нечего, и говорить, с какой радостью повиновались ему всадники. В несколько минут они поднялись и спустились с возвышенности, потом продолжали ехать галопом, глядя на указанную им звезду, как качающаяся на волнах лодка направляется к свету, указывающему путь к гавани и спасению.

Вскоре беглецы заметили, что в только что покинутом ими месте все еще продолжала царить такай же тишина, какой отличалось и расстилавшееся перед ними пустынное пространство. Даже Траппер напрасно напрягал всю свою опытность, чтобы уловить какие-нибудь признаки, которые могли бы установить важный факт начала враждебных действий между отрядами Матори и Измаила: лошади унесли их на такое расстояние от места стычки, что до них уже не могли достигнуть звуки, и они ничего не слышали. Старик выражал по временам свое недовольство, но выказывал овладевшее им беспокойство только тем, что побуждал лошадей бежать скорее. Мимоходом он указал своим спутникам пустынное место, где семья скваттера остановилась на ночлег в тот вечер, когда мы познакомились с ней, и потом продолжал хранить зловещее молчание, действительно зловещее, так как его спутники достаточно ознакомились с ним, чтобы понимать, что положение должно быть в самом деле критическое, если оно может смутить постоянное спокойствие духа старика.

— Не остановиться ли нам? — спросил через несколько часов Миддльтон, жалея Инесу и Эллен, которые не привыкли к такой усталости. — Мы ехали быстро и проехали немалое пространство. Время поискать место для отдыха.

— Ищите его тогда на небесах, если не можете ехать дальше, — проворчал старый Траппер. — Если бы тетоны и скваттер вступили в схватку, как это можно было предполагать по ходу дела, у нас было бы достаточно времени, чтобы оглядеться и не только рассчитать шансы на успех, но и подумать об удобствах путешествия; но так как дело обстоит иначе, я считаю, что закрыть глаза для сна, пока наши головы не укрыты в каком-нибудь убежище, значило бы обречь себя на верную смерть или бесконечный плен.

— Не знаю, — возразил молодой человек, который думал более о страданиях хрупкого создания, поддерживаемого им, чем об опытности своего спутника, — не знаю; мы проехали много миль, и я не вижу никаких чрезвычайных признаков опасности. Если вы боитесь за себя, мой добрый друг, то, поверьте мне, вы ошибаетесь, потому что…

— Будь жив ваш дедушка и находись он здесь, он избавил бы меня от таких слов, — перебил его старик, вытягивая руку и выразительно дотрагиваясь пальцем до руки Миддльтона. — Он имел основание думать, что я никогда не дорожил жизнью, даже в расцвете дней, когда зрение у меня было острее соколиного, а ноги проворны, как ноги красного зверя. Неужели же теперь я буду чувствовать какую-то детскую привязанность к вещи, суетность которой я познал и которая ничего не сулит, кроме горя. Пусть тетоны делают самое худшее; они увидят, что жалкий, истощенный Траппер не будет жаловаться или молиться громче других.

— Простите меня, мой достойный, мой неоценимый друг, — вскрикнул, раскаиваясь, молодой человек и горячо схватил руку, которую старик снял с его плеча, — я не знаю, что говорил… или, вернее, я думал только о тех, слабость которых нам нужно принимать во внимание.

— Довольно. Это естественно и справедливо. Ваш дедушка так же поступил бы в подобном случае. Ах, боже мой! Сколько времен года — жарких и холодных — прошло над моей бедной головой с тех пор, как мы пробивались вместе среди краснокожих гуронов, живших у озер, позади суровых гор Старого Йорка! Много благородных оленей пало с того дня от моей руки! Да немало и воров-мингов. Скажите мне, молодой человек, рассказывал вам генерал, — я знаю, что он стал генералом, — когда-нибудь об олене, которого мы взяли в ту ночь, как передовые проклятого племени загнали нас в пещеры на острове; как мы пировали и пили, чувствуя себя в безопасности?

— Я часто слышал от него малейшие подробности этой ночи, но…

— А певец, а его открытая глотка, а его крики во время битв! — продолжал старик, радостно смеясь при воспоминаниях.

— Все… все… он не забыл ничего, даже самого пустячного случая. Вы не…

— Как! Он рассказывал вам и о чертенке за бревном, и о бедном малом, повисшем над водопадом, и о негодяе, спрятавшемся на дереве?[25]

— Рассказывал о каждом из них и обо всем, чго касалось их. Я полагал бы…