Прерия

— Тетон, — возразил старик, бешено ударяя прикладом ружья о землю и глядя на дикаря твердым, ясным взором, — я слыхал, что между моим народом есть такие люди, которые изучают свои великие науки, пока не начинают считать себя богами, которые смеются над всякой верой, кроме веры в свое собственное тщеславие. Может быть, это правда. Впрочем, действительно, правда, потому что я сам видел таких людей. Когда человек заперт в городах и в школах со своими дурачествами, он легко может вообразить себя выше всех; но воин, живущий в доме с облаками вместо крыши, откуда он может каждую минуту взглянуть и на небо, и на землю, должен быть смиреннее. Вождь дакотов должен быть слишком мудр, чтобы смеяться над тем, что справедливо.

Хитрый Матори, заметив, что его вольнодумство произвело неблагоприятное впечатление на старика, сейчас же изменил разговор, переведя его на вопросы, непосредственно относящиеся к делу. Он осторожно положил руку на плечо Траппера и, понемногу увлекая его, привлек к месту на расстоянии пятидесяти футов от края чащи. Тут он устремил свои проницательные глаза на честное лицо старика и продолжал разговор:

— Если отец мой спрятал своих молодых людей в кустах, пусть он скажет, чтобы они вышли. Вы видите, дакота не боится, Матори — великий вождь! У воина с белой головой, который скоро должен отправиться в страну духов[24], не может быть раздвоенного, как у змеи, языка.

— Дакота, я не сказал лжи. С тех пор, как я стал мужчиной, я жил в пустыне или на этих голых равнинах без жилья и без семьи. Я охотник и иду одиноко по моему пути.

— У моего отца хороший карабин. Пусть он нацелится в кустарник и выстрелит.

Старик одно мгновение колебался, затем медленно стал готовиться дать это тонкое свидетельство истинности своих слов, без которого, как он ясно видел, нельзя было усыпить подозрений его лукавого собеседника. Пока он спускал курок, его глаза, хоть и сильно уже потускневшие и ослабевшие от старости, пробежали по смеси различных предметов, видневшихся среди разноцветной листвы чащи, и остановились на темном покрове ствола маленького дерева. Имея в виду этот предмет, он поднял ружье и выстрелил. Лишь только пуля вылетела из ствола, руки Траппера задрожали так сильно, что случись это минутой раньше, он оказался бы неспособным на такой смелый опыт. Страшное молчание последовало за выстрелом. Старик ожидал услышать крики женщин, но, когда ветер рассеял дым, он увидел развевающуюся в воздухе сорванную кору дерева и убедился, что былое искусство еще не совсем покинуло его. Бросив ружье на землю, он с самым спокойным видом снова повернулся к себеседнику:

— Доволен ли мой брат?

— Матори — вождь дакотов, — возразил хитрый тетон, кладя руку на грудь в доказательство того, что верит искренности старика. — Он знает: воин, выкуривший столько трубок на совещаниях у огня, что голова у него поседела, не может быть в дурном обществе. Но не ездил ли мой отец некогда на коне, как богатый вождь бледнолицых, вместо того, чтобы путешествовать пешком, подобно голодному конзе?

— Никогда! Уеконда дал мне ноги, дал решимость употреблять их. В продолжение шестидесяти лет и зим путешествовал я в лесах Америки, десять тяжелых лет провел на этих открытых полях, не видя необходимости прибегать к способностям других тварей, которые переносили бы меня с места на место.

— Если отец мой так долго жил в тени, зачем он пришел в прерии? Солнце опалит его.

Старик грустно огляделся вокруг, потом обернулся к дикарю с доверчивым видом и проговорил:

— Я провел весну, лето, осень жизни среди деревьев. Наступила зима моих дней и нашла меня там, где я любил бывать. — в тиши и спокойствии лесов. Тетон, я спал счастливо, когда мои глаза могли глядеть сквозь ветви сосен и буков прямо на солнце. Надо мной горели его огни. Но топоры дровосеков разбудили меня. В продолжение долгого времени до моих ушей доносился только шум работ по расчистке земли. Я переносил его, как воин и как мужчина: у меня была причина выносить это. Но когда причина эта исчезла, я решил уйти от проклятых звуков. Тяжело это было и для меня, и для моего мужества, и для моих привычек, но я слышал об этих обширных, обнаженных полях и пришел сюда, чтобы избавить себя от вида разрушений, производимых моими братьями. Скажи, дакота, разве я не хорошо поступил?

Траппер положил свой длинный, худощавый палец на голое плечо индейца и, казалось, ожидал, что тот будет приветствовать его догадливость и удачу со страшной улыбкой, в которой торжество странно переплеталось с сожалением. Его собеседник внимательно слушал его и ответил на вопрос сентенциозным тоном, свойственным его расе:

— Голова моего отца очень седа; он всегда жил с людьми и все видел. Все, что он делает — хорошо; что говорит — мудро. Пусть он мне скажет, правда ли, что он чужой для Больших Ножей, которые ищут своих животных повсюду в прериях и не могут найти их?

— Дакота, то, что я сказал, правда. Я живу один и никогда не связываюсь с людьми белой кожи, если…