Преподаватель симметрии

– По радио пришло штормовое предупреждение. Она и заторопилась, чтобы успеть до тайфуна.

– Что успеть?..

– Во-первых, затовариться. А во-вторых, к другу.

– К какому еще другу?.. – Урбино не мог сдержать себя.

– Обыкновенному. Как у людей. Вы что, думаете, вы один на свете такой?

Урбино тут же возненавидел сестру: любовь к Лили вспыхнула в нем со всею силою ревности.

– Так это она вас выпустила?

– Конечно, нет! Это я цепь перегрызла. – И Марлен оскалилась чудовищной улыбкой, обнажив ряд совершенно черных зубов.

День стоял на редкость тихий, не иначе как и впрямь предвещая шторм.

– Только не читай мне своих стихов! – категорично заявила Марлен. – Они ужасны! Особенно этот твой экспромт.

– А мне твои понравились…

– Так что, она тебе и мои показала?! Предательница!

– Меня больше удивляет, что она показала тебе мои… Когда успела?

– А я подслушала! – рассмеялась Марлен.

– Как ты сумела, ты же сидела в трюме взаперти?

– А у меня есть специальная трубочка, как у ниндзя.

– Какой еще ниндзя!

– Ты что, и правда не знаешь??

И Марлен пустилась восторженно рассказывать об этой замечательной секте, к которой, как стало казаться Урбино, сама себя причисляла.

– А что я умею не дышать под водой, освобождаться от любых оков, сам убедился… Да ты не обижайся, совсем не такие уж плохие у тебя стихи. Только экспромт был ужасен.

– Какой экспромт?

– Который ты ей посвятил.

– Который из двух?

– Так ты что, ей два посвятил?!

– Ну да. Впрочем, один ты не могла подслушать.

– Значит, и он ужасен.

Как ни странно, все сильнее тоскуя по Лили, он поймал себя на том, что ему все веселее становится с Марлен. Проще, естественней. Будто она не ей, а ему сестра. «Я не стараюсь понравиться», – сообразил он.

– Была бы у меня сестра, а не брат, куда бы проще мне было жить, – сказал он.

– Был бы у меня брат… – вздохнула Марлен. – Хотя бы такой, как ты.

– И что бы ты с ним делала?

– Хотя бы выпивала…

– Ну тогда я подружка, – согласился Урбино.

– Еще по последней – и спать! – решительно постановила Марлен.

И дальше он не понял, что произошло. Не понял или не помнил?

– Это всего лишь моя вариация… увертюра… вариация на тему увертюры к «Волшебной флейте»… нет, Моцарт – это только конфетки… шоколадка с портретом… а вот это теперь моя флейта… я всего лишь исполнительница…

– Ты виртуоз! – вскричал восторженный Урбино. – Я преклоняюсь перед твоей трактовкой!

И он таки упал на колени от одного лишь легкого нажатия ее пальца.

– Ну а теперь Вагнер! Какую увертюру исполнишь ты? Давай «Золото Рейна»… нет, лучше… «Кольцо Нибелунга»… Ой! Да вот так!

– Слушай, зачем ты его бреешь?

– Чтобы ты видел мое тату… Сейчас моя очередь: «Валькирия»!!

И она надела свое тату ему на глаза.

И он уже ничего не видел – он тонул.

Чрево, когда-то породившее его, насильно поглощало его теперь.

Это было нечто равное и обратное рождению, память о котором, выходит, была запрятана так глубоко и невспоминаемо, что только так и можно было до нее добраться. «Мама, роди меня обратно!» – какая не детская на самом деле, оказывается, шутка! Надо было совсем умалиться, умалишиться, омладениться… нет, еще мельче (что крупнее, микроб или сперматозоид?)… чтобы оказаться наконец поглощенным, проглоченным любовью!

– Ну а теперь «Гибель богов»! – кричала обезумевшая Марлен. – Вместе!!!

Сначала стихли струнные, потом и духовые задохнулись, остались одни литавры.

Урбино заблудился, он запутался в этих кулисах, он раздвигал эти шторы и занавесы – это был театр, в котором только что потушили пожар.

– Как это цыгане в ресторанах поют? – расслабленно бормотал он. – «Поцелуй меня, потом я тебя, потом вместе мы поцелуемся»… О чем это они? Неужели об этом?

– А ты и не знал? О чем же еще?! – низким, цыганским голосом сказала Марлен.

Она нападала, но получалось, она ему льстила.

– Теперь я понимаю, как ты действуешь на баб, что они от тебя отвязаться не могут. Ты всегда делаешь вид, что ты ни при чем, что это все они сами. Вот они и пропадают, бедные…

Урбино начинал обижаться всерьез. Нет, она не права! С Лили все было не так. Это была его воля, а не ее. Он никогда не откажется от Лили, своего последнего выбора!

На кусте запела птица, рядом с ней молча, отвернувшись сидела другая. Что-то срифмовалось в мозгу Урбино, и он не удержался, чтобы не выговорить этого вслух:

– О чем они поют?..

– Поет одна. Поет она, а он молчит.

– Так не бывает. Поет всегда самец!

– Тогда спой.

– Не умею.

– Вот видишь. Значит, поет самка.

– И о чем же?

– Трахаться хочет, вот и поет! – грубо отрезала Марлен и тем же низким грудным голосом затянула на непонятном языке:

Milenkii ty moi,
Vozmi menja s soboi
Tam v kraju daljokom
Nazovjosh menja zenoi

Почему-то это выворачивало душу. Мысли о Лили и Дике, о Дике и Лили сливались и клубились вместе с мелодией.

– Это ты в таборе научилась?

– Это тебе Лили разболтала! – ощерилась Марлен и тут же укусила: – Кабы не страсть моя: возбуждаюсь от таких нежных и слабых…

– А Лили?.. – (Он пропустил удар!)