Преподаватель симметрии

– Хорошо еще, что вы появились в одиннадцатом часу, – угодливо повернувшись тоже боком, сказал Порфириди, – а то бы его не спасли даже цюрихские гномы…

– У вас отличный английский, – сказал человек-пробор.

– С этого чепца трудно согнать пчелу, – ядовито отметил Бибо, и Порфириди несколько испуганно махнул рукой, а консул в ответ дипломатично коснулся своего пробора.

– Слава богу, госпожа Мадонна дала наконец более точные показания, – сказал Порфириди. – Будто ее кто-то надоумил… Дело в том, что пресловутая табакерка принадлежала на самом деле преподобному отцу Урбино Ваноски, а о содержимом ее никто не догадывался.

– Мы внесем залог, – заверил консул. – Перед тем как исчезнуть, ваш отец оставил на ваше имя довольно изрядную сумму…

– На хрена мне его деньги! – вспылил Бибо. – Мне он нужен живой! Куда они его дели?!

– Я бы не советовал вам здесь никого обвинять. Господин Порфириди сделал все возможное, чтобы вас сейчас же освободили из-под стражи.

– Один я не выйду!

– У нас здесь принят голландский расчет…

– Хватит ли у иголки с ниткой денег, чтобы внести залог за всех? – спросил Бибо.

– Да, старая леди нас может выручить, – согласился консул, повернулся и тут же исчез, став тоньше волоса.

И Бибо услышал явственное потрескивание.

5-017

Сохранивши голову, все оплакивали замечательные косички Бьянки. После камеры предварительного заключения ее пришлось обстричь под ноль. И Бьянка была безутешна.

Бибо особенно понравилось целовать ее в голову. Череп ее был совершенен.

– Как можно было бы отрубить такое! – умилялся он.

Пусио извлек нереквизированную заначку, Мадонна испекла свой фирменный бананово-лимонный бисквит, и они пировали победу.

– Отца видели в Сингапуре, – сообщила Мадонна на ухо Бибо.

Все было бы ничего, если бы Бибо не настораживал фанерный треск, все постоянней стоявший в его ушах…

Он решил лететь с Бьянкой в Сингапур.

5-018

Наследство…

Оно все уместилось в одном саквояжике. И херувим, и распятие, и бритва, и дневник…

И бритоголовая Бьянка сновала от пилота к Бибо.

Уже на пути в аэропорт Бибо стал приглядываться к бродягам, пытаясь в каждом угадать папины черты.

И ему казалось, что все бродяги ему подмигивают.

«Мой небесный бомж…» – умильно припоминал он.

Фанерная этажерка весело потрескивала, перелетая Филиппинскую впадину. Бибо припоминал школьную географию.

«Интересно, – подумал Бибо. – Куда все-таки лучше падать: на землю или в океан?..»

В океан казалось как-то помягче.

«Зато и поглубже», – усмехался он.

Семь миль… это сколько же тонуть?..

И чем глубже представлялась вода, тем суше трещал аэроплан.

5-019

И Бибо вдруг подумал, что ничего, ничего-ничего еще не случилось. Что он вовсе не оттуда, а все еще туда летит.

Что у него все еще умер отец.

«Она очаровательна…» – подумал он про стюардессу и улыбнулся ей, получив в ответ такую улыбку, что у него закружилась голова.

Сидевший у другого борта кюре настойчиво перебирал четки.

Непомерных размеров черная, сидевшая впереди, вдруг тонко и остро взвизгнула.

Мотор со стороны Бибо оглушительно чихнул, винт еще раз-другой крутанулся будто в обратную сторону и замер поперек, как восклицательный знак!

Бибо посмотрел в сторону священника, в побелевших руках которого все быстрее чернели четки, и увидел, как другой винт замер вдоль, как тире.

«Как просто…» – подумал Бибо.

Далековатое понятие стремительно приближалось.

«Вот и все», – поторопился подумать Бибо.

5-020

И вдруг именно последнее мгновение необыкновенно вытянулось.

Стюардесса бросилась ему на грудь, осыпая его поцелуями.

Он поцеловал ее в ответ и заплакал от счастья.

– Любимый, как тебя зовут? – спросила она.

5-021

Стало так тихо, что больше ничего нельзя было услышать.

Даже свист прекратился в растрепанных снастях.

Даже всплеска не было, будто упала не машина, а листик с дерева.

Листик и всплыл.

На штилевой зеркальной бескрайней глади намокал листок из дневника отца…

«Учениями различными и чуждыми не увлекайтесь; ибо хорошо благодатью укреплять сердца, а не яствами, от которых не получили пользы занимающиеся ими…

Итак, выйдем к Нему за стан, нося Его поругание.

Апостол Павел…

Жизнь есть текст. И те три, девять, сорок дней, год, в течение которых (кажется, во всех конфессиях) мы перечитываем жизнь ушедшего от нас, переплетенную в его даты, и есть изначальный жанр любого повествования: рассказа, повести, романа, эпопеи, где именно замысел есть вершина, а исполнение – подножие, где нам все ясно в отношении конца героя, но не все еще домыслено относительно его рождения, и мы пишем вспять, возрождая его от смерти к жизни, в подсознательной надежде, что когда-нибудь и с нами так же поступят…»

Листок намокал, уголком погружаясь в воду, косо нырнул и начал спадать еще медленнее, чем в океане воздушном, на дно Филиппинской впадины.

Эпилог Ангел

Далековатое приближалось, сквозь толщу бутылочного зеленоватого обретая очертания: океана, отца, облака…

Коня, крыла и паруса на горизонте…

Гладь. Обломок крыла. Бибо вынырнул и тут же признал эту идеально круглую головку.

– Ты?

– Я.