Преодоление

― До этого я только сейчас додумался… Никогда же не сливали отстой с поднятым хвостом. Может, и на "Илах" такое сделать?

* * *

Через два часа эскадрилья получила боевую задачу.

Сохатый снова взлетел с верой в жизнь, с надеждой: "Все будет хорошо". И почему-то вспомнил Любу: ее молитвенно сложенные руки и широко раскрытые, блестевшие карие глаза.

Собрав взлетевшие за ним штурмовики в группу, Сохатый развернулся и повел их к линии фронта.

Рядом с его "Илом" плыло крыло машины Безуглого.

Девятка штурмовиков ― одна воля.

Добровольцы

День был на исходе. Сохатый сидел в палатке один и неторопливо изучал по карте начертание линии фронта, выбирая наиболее выгодные для групп маршруты полета и направления возможных штурмовых атак, чтобы утром на общей подготовке летчиков к боевым действиям предложить свои рекомендации. Неожиданно задумчивую тишину нарушил громкий вопрос:

― Кто видел штурмана полка? ― Голос звучал молодо, скорее даже подростково. В нем явственно слышались ломкие переходные нотки. Посыльный, видимо, был из последнего пополнения, совсем еще неопытный.

Иван с неохотой оторвался от карты, но не отозвался.

― Солдат, посмотри в палатке управления полка, ― ответил незнакомый Ивану грубоватый баритон, ― он обычно в ней и отдыхает, и работает.

Входной полог палатки откинулся, и просунулась голова в пилотке, затем мальчишеская фигурка в необмятом обмундировании. Приложив почти по-пионерски руку к пилотке, солдат отрапортовал:

― Посыльный Крекшин. Товарищ майор, вас вызывает командир полка на КП, срочно.

― Хорошо, Крекшин. ― Сохатый улыбнулся. ― Скажи, что сейчас буду… Сколько тебе годков?

― Восемнадцатый.

― Ну, иди. А я ― следом.

Солдат, пятясь, выбрался наружу. Майор остался один. Застегивая ремень, забирая летный планшет с картой, шлемофон и перчатки, он все еще думал о молодом солдате. Худое скуластое лицо, худая длинная шея: виной тому, наверное, прежде всего голодные тыловые харчи и мужская тяжелая работа.

Иван натужно крякнул, как будто на него накатили телегу с поклажей, как-то наискось покачал головой и вновь повторил не раз уже думанное: "Вот какая она, война, с изнанки. Призвали таких, как Крекшин, и мужиков, коим под пятьдесят. А серединочка, что между ними, ой как поредела: меньшинство у станка, а большинство ― по госпиталям мыкается да в могилах вечным сном спит… Теперь и этот подлесок рубить… На заводах еще мужик задержался, а в деревнях, которая нехоту дает? Кем Русь подыматься начнет?…"

Сохатый вышел из палатки и застегнул вход на крючок, закрывал старательно, как будто уходил надолго. Выпрямившись, оглядел по-осеннему желто-зеленое летное поле: узкая полоса земли среди дозревающей кукурузы. С двух сторон ― ряды деревьев, начинающих сбрасывать листья, под ними вперемежку с домами самолеты. Все это очень приближенно могло быть названо аэродромом. И все же Иван смотрел на настоящую боевую позицию штурмового полка ― первый аэродром не на своей родной, советской земле, оставшейся за их солдатскими спинами. Подняв взгляд выше деревьев, он изучающе окинул вкруговую небо ― солнце уже скатилось с его самой верхней точки и начало отсвечивать вечерней медью, отчего и само небо, и громоздящиеся на юге облака, и воздух стали пропитываться красноватыми оттенками, заполняться дымкой.

Через минуту Иван Сохатый входил на КП полка ― в сдвоенную стандартную армейскую палатку, а в голове продолжал звучать на разные лады вопрос: "Что случилось? Время-то уже позднее для полетов".

― Товарищ подполковник, прибыл!

― Хорошо. Иди сюда.

Сохатый подошел к столу, за которым сидели Ченцов и Зенин заместитель по политической части. Иван бросил быстрый взгляд на крупномасштабную карту, лежавшую перед ними. Обстановка показалась знакомой, тревожных изменений в ней, кажется, не было.

Командир полка, перехватив его взгляд, усмехнулся.

― Не туда, Сохатый, смотришь, вот сюда гляди, ― и ткнул острием карандаша. ― Эта железнодорожная станция питает фашистские войска, противостоящие нашим частям на северном и северо-западном участках Сандомирского плацдарма. Днем туда посылались бомбардировщики и штурмовики из другой дивизии, но задачу они как надо не решили. Напоролись на сильнейший зенитный огонь и на барражирующих там истребителей. Мы понесли потери, а станция работает. По докладу воздушной разведки, которой тоже попало, на станции сейчас много эшелонов. По ним надо немедленно ударить.

― Командир, ночь уже наступает… Но если надо, я готов.

― Не в тебе одном дело. Приказали послать эскадрилью. Ты поведешь. Белено удар нанести через пятнадцать ― двадцать минут после захода солнца, и этим достичь наибольшей внезапности, следовательно, и наименьшего сопротивления. Думаю, что в такое время вражеских истребителей вы не встретите и зенитчики могут оказаться на ужине. Какие вопросы?

― Ночью ни я, ни летчики не летали. Приказать им делать то, чего они не умеют, чему не обучены, наверное, невозможно. Я ― пожалуйста, полечу. Как-нибудь выкручусь.