Премьера

И Виктор догадался, что она до самого последнего мгновения не была уверена, что не забыла его дома, что она — всегда такая аккуратная и собранная — ужасно боится склероза.

Эмилия Давыдовна одним движением сгребла все с кресла в сумку, небрежно бросила ее в угол и, схватив с подоконника мел, прочертила им почти идеальную прямую на застилавшем вестибюль мужских гримерных паласе. Этот вестибюль уже при Владимирцеве превратился в малый репетиционный зал, после того как большой дирекция отняла под зрительский буфет. Сей акт не вызвал почти никаких протестов, ибо теперь актеры получили возможность в этом буфете, снабжаемом одним из лучших ресторанов столицы, доставать бутерброды с сырокопченой колбасой, в то время как в актерском буфете их кормили перепревшими биточками из соседней общепитовской столовой.

— Вот это рампа, — сказала Эмилия Давыдовна, доведя черту от стены до стены. — Перешагнешь — упадешь в оркестровую яму.

— Простите, я забыл застраховать свою жизнь, — пошутил было Виктор, но Эмилия Давыдовна шутки не приняла и, посмотрев на стоявшие, как в гробу, в узком футляре из красного дерева часы, сказала:

— У нас совершенно нет времени. — И, еще не долистав до нужной страницы, подала первую реплику от имени Николая:

— «Однако! Куда вы метнули».

Виктор, еще не успев вжиться в роль генерала Печенегова, ответил по тексту:

— «Полина! Молока генералу, — х-хо! Холодного молока!..»

— Стоп! — режиссерски властно остановила Эмилия Давыдовна. — Я же не Полина, я пока еще Николай. А Полина, то есть Тоша Грибанова, будет стоять вот тут, — Эмилия Давыдовна нарисовала мелом круг на паласе. — Следовательно, ты обращаешься сюда. Начали снова. Да нет же, ты должен кричать на подходе. А потом уже повернетесь ко мне, то есть к Николаю, будто только что меня, то есть Николая, заметили. Пошли!

— «A-а, гроб законов!..» — повернулся Виктор к Эмилии Давыдовне.

— Не так! Не надо удивления, вы его заметили раньше. Лучше пренебрежительно. И всю свою пренебрежительность надо выразить вот в этом «A-а». А потом уже про гроб. Повторяем! Уже лучше. И опять к Полине. Пошли!

— «Моя превосходная племянница, ручку!»

— Ну кто же так целует ручку племяннице? Она же не любовница! Повторяем.

— «Моя превосходная племянница, ручку!»

— Вот это уже лучше. Но вы не Глушков. Может, возраст? Для генерала вы, пожалуй, и в самом деле слишком молоды. Так постарайтесь, черт вас возьми!

— «Моя превосходная племянница, ручку!»

— Еще лучше! Вот этой тональности и придерживайтесь. А теперь у нас кто? — Эмилия Давыдовна заглянула в текст и вдруг расправила плечи: — Отставной солдат Конь! Он будет стоять вот тут. — Еще один круг мелом, и в центре его — набравшая полную грудь воздуха Эмилия Давыдовна.

— «Конь, отвечай урок: что есть солдат?»

При слове «урок» Эмилия Давыдовна вдруг расслабилась и скучно ответствовала:

— «Как угодно начальству, ваше превосходительство!»

«Может солдат быть рыбой, а?»

— Стоп! — опять недовольно воскликнула Эмилия Давыдовна. — Для чего тут поставлено это «а»? Для ехидства. Вот и давай с ехидством, голубчик…

Они закончили всего за три часа до начала спектакля, когда уже вернулся из Останкина автобус с актерами. Зрительский буфет еще не работал, все пошли в актерский, собрался туда и Виктор, но Эмилия Давыдовна втолкнула его в гримерную Глушкова и закрыла снаружи на ключ, крикнув из-за двери:

— Настраивайся.

Ему ничего не оставалось делать, как сесть за гримировальный столик и попытаться настроиться. Но сколько он ни «напущал» на себя важности, сколько ни корчил рож перед зеркалом, ничего у него не получалось. Тогда он облачился в генеральский мундир и стал искать перед зеркалом лицо и голос. И опять не нашел ни того, ни другого. Но тут Эмилия Давыдовна втолкнула в уборную гримершу, та разложила на столике все свои аксессуары и принялась за лицо. Виктор накануне почти всю ночь не спал, улаживая конфликт между комендантшей Дусей и женой дяди Пети, внезапно вторгшейся в квартиру и за считанные минуты приведшей в смятение и обратившей в бегство почти всех обладателей малиновых подштанников в коридоре, за исключением деда Кузьмы. А с одиннадцати началась репетиция с Эмилией Давыдовной…

«И надо же случиться, что заболел именно Глушков!» — с досадой подумал Владимирцев, отдавая себя в проворные руки гримерши. К счастью, она была нема как рыба и, сделав свое дело, спросила:

— Ну как?

Он открыл глаза, посмотрел на себя в зеркало и не узнал: перед ним сидел старик, почти лысый, с аккуратно зачесанными с затылка через темечко двумя жидкими седыми прядями. Этой прическе молодящихся стариков кто-то дал остроумное название «внутренний заем»… Из уголков глаз разбегались веером тонкие черные полосы, сейчас они слишком ярки и грубоваты, но из зрительного зала они будут смотреться как те самые знаменитые «кустики морщин», без которых не обходится ни один начинающий писатель. Носу была придана вполне грушевидная форма, он был слегка вздернут, что должно было свидетельствовать о недалекости его обладателя.