Премьер. Проект 2017 – миф или реальность?

Да и какая, в самом деле, от нас, неугомонных и сравнительно молодых, могла быть опасность? Ну, носились с экспериментом в промышленности. Ну, придумывали что-то теоретическое в экономической науке. Так не на устои же посягали, основ не трогали – и здесь они не ошибались… Но при всем этом любое серьезное решение приходилось прошибать. Если уровень Секретариата для этого решения был достаточен – тогда без больших проблем. А если требовалось решение Политбюро, то приходилось прибегать к весьма своеобразной помощи Черненко.

Кто-то, может быть, упрекнет меня: мол, стыдно, вы обманывали больного человека. Нет, возражу я, никогда мы его не обманывали! Да, мы прекрасно представляли себе уровень его знаний о тех или иных проблемах, непонимание, даже отстраненность от реальности, от экономической жизни страны. Что же нам оставалось делать? Учить его – дело бесполезное. Обходить – дело безнадежное: без поддержки Генсека Секретарю ЦК не «пробить» ни один принципиальный вопрос.

Наша задача была в том, чтобы убедить Константина Устиновича не только поддержать то или иное предложение по экономическим реформам, но даже и выступить на Политбюро в качестве инициатора: дескать, крайне важно для державы, если эта идея будет исходить именно от вас, от главы партии… Обман? А в чем, собственно?

И сейчас считаю, что наши экономические замыслы, которые в 84-м обрели жизнь с прямой помощью Генерального или минуя ее, были в то время нужными, актуальными, первостепенными. И не вижу вины в том, что мы делали вид, будто все это и впрямь идеи Генсека. Будто он в них преотлично разбирается. Какая разница, чьи они, эти идеи, – Горбачева, Рыжкова или Черненко! Главное не авторство, не слава первооткрывателя, а дело, его результат, общий успех. В этом смысле мы поступали правильно: дело не стояло, а двигалось, несмотря на тогдашнюю атмосферу в стране.

Нужно сказать, что все наши предложения по реформированию экономики были конкретными и реалистическими. Они исходили из жизни, а не только из теоретических обоснований, проверялись производством и практикой. О результатах знали и члены Политбюро, и сам Генеральный, да и общество в целом.

Вместе с тем вокруг Черненко крутились люди, главным образом из числа помощников, которые безжалостно втягивали беспомощного Генсека в свои далеко не бескорыстные игры, стремились любой ценой упрочить положение, которое они приобрели при нем. Одно из направлений такой их работы состояло в том, чтобы успеть сотворить из Константина Устиновича видного теоретика-марксиста. Они подсовывали ему свои собственные, отнюдь не бесспорные мысли, которые очень быстро благополучно канули в Лету.

Впрочем, при Черненко еще сохранялись традиции последних десятилетий, когда высшие руководители, как правило, лишь озвучивали текст, бывший очередным коллективным трудом. К сожалению, сложилась многолетняя практика, при которой перед страной и миром выступала скорее «должность», нежели лидер со своими собственными мыслями, анализом и мнением.

Ничего не изменилось и при «демократах». Мех у лисы поменялся, а характер остался тот же. Да и с чего ему поменяться? Те же люди. Те же методы. И я представляю, какая идет закулисная борьба при подготовке публичных выступлений и бесчисленных указов сегодняшнего лидера. Все старо как мир…

Я назвал эту главу «Сумеречный год». Согласно толковым словарям, «сумеречный» – значит серый, тусклый, мрачный, безрадостный. Таким этот год с небольшим и был, не побоюсь сказать, для большинства граждан. Страна, начавшая избавляться от апатии последнего периода брежневской эпохи, снова замерла в ожидании каких-то неизбежных перемен. И я до сих пор удивляюсь, как открыто, без прямого политического столкновения в этом времени уживались рядом два начала. Еще цеплялось изо всех сил за свое существование старое, консервативное, но и новое, реформистское, которому и от роду-то было всего год-два, пробивало себе дорогу.

Мне в дальнейшем пришлось быть в эпицентре жесточайших политических баталий и столкновений. Я имею возможность делать сравнения. И сейчас, когда пишу эти строки, невольно переношусь в то время и задаю вопрос, не заключалась ли житейская мудрость этого уже угасающего человека в балансировании между двумя началами во имя зарождения нового или это было просто маневрированием во избежание столкновений и проявление инстинкта самосохранения?

Щемящее до боли в сердце воспоминание. Последней своей зимой он собрал Политбюро. Даже не в привычном кремлевском зале, а рядом, в собственном кабинете. Сказал нам глухо, будто прощения у всех просил:

– Мне очень тяжело стало вести заседания, совсем я расхворался, даже хожу еле-еле. Придется вам пока без меня…

Впрочем, замену себе он опять не назвал.