Прелести Лиры (сборник)

Не знаю. Вы застали меня врасплох своим детским, возможно, дурацким вопросом. У меня есть на него детский ответ. Вот, если угодно. Творчество – это еще и в буквальном смысле сражение с пустотой, заполнение пустоты: снежно-белая целина заполняется буквами, и безжизненное пространство оживает. Холодное белое поле наполняется буквами, из которых складываются слова, в которых пульсируют теплые чувства. Возникает физическое ощущение преодоления пустоты. Вы по-детски побеждаете Пустоту. Великое Ничто. Кажется, саму Смерть.

Чтобы ответить на ваш нелепый вопрос по-взрослому, мне необходимо сосредоточиться. Где-то в апреле (все цвело розовым теплым цветом – так, как будто кто-то вознаграждал нас за то, что мы пережили суровую снежную зиму, а не слякотное Рождество с Крещением) я знал точный ответ на ваш никчемный вопрос. А сейчас…

А сейчас я думаю и рассуждаю гораздо меньше прежнего. Любовь ушла – ясность мысли унесла.

К тому же слишком поздно: повесть практически завершена. Завтра седьмое ноября, и мне предстоит интересная церемония.

Если, конечно, Вера жива-здорова, если она захочет меня видеть, там, у Озера, если муж отпустит, если ребенок позволит (если он есть)…

Между тем судьба, на которую я практически перестал обращать внимание, не дремала (иногда следует отдать ей должное: как-никак мировая история – в чем-то и ее заслуга).

Седьмого утром раздался телефонный звонок. Едва ли не первый утренний звонок в этом безмятежном году. Кто бы это мог быть?

Этого не могло быть: это была Вера.

– Лев Львович, Левушка, пустышка моя, пригласи меня на свидание. Я не могу без тебя жить.

– А ты уверена, что со мной рядом нет Наташи или Светы? Или какой-нибудь иной «оконной барышни»?

– Уверена.

– Почему?

– Потому что ты любишь меня.

– Откуда такая уверенность?

– Потому что я люблю тебя. Ты незабываем. Мы с тобой не оконного формата. Мы другие.

– А твой муж в курсе событий?

– Я передам ему это через его новую жену, мою бывшую лучшую подругу.

Звучало убедительно. Только вот никогда не думал, что счастье может придавить камнем, вполне надгробным по весу и по форме.

Хотя счастье, если разобраться, – пустота. Весомая, значимая пустота.

Но этого я не скажу Вере никогда и ни за что.

И повесть, разумеется, не подарю.

Даже не знаю, какой финал нравится мне больше: написанный мной, с помощью компьютера, главного достижения цивилизации, или выведенный огненными письменами судьбы (аврорами)?

Знаю только, что я должен был принять финал… последний, тот, который озвучила мне Вера своим незабываемым голосом в трубку телефона – голосом, от которого я, как всегда, чуть не потерял дар речи (только вот кто автор этого финала, я или несчастная судьба? – сказать вам не могу: запутался). Безнадежно любить и писать повести, что ни говори, приятно, потому что безответственно; а вот если тебе отвечают взаимностью, да еще если у нас муж сбежал…

Тут ты (в данном случае – я) должен совершить поступок.

– Лев Львович, а ты можешь написать повесть о нашей любви? – сказала Вера, вставая с нашей постели и небрежно набрасывая на тело розовый халат (точь-в-точь такой, какой я выбросил; пришлось покупать новый; трусики же, по заведенной нами традиции, висели на люстре). Мелькнула ложбинка спины, божественной лепки попа. Боюсь, что я никогда не устану любоваться ее прелестями. Боюсь, что ничего более бесподобного невозможно было найти даже в Вавилоне.

Может, все дело в моем чудном склерозе? Я быстро забываю счастливые минуты, и мне надо переживать их снова и снова.

– Почему ты называешь меня по имени-отчеству, как барсика какого-нибудь? Лев, лев, гав, гав… Блеф. Тебе что, сложно называть меня по имени, по-человечески?

– Сложно, Лео, сложно, солнце мое. К этому я еще не готова. Напишешь, моя любовь?

– Зачем?

– Это все так поучительно.

– Я ведь не Лев Николаевич, однако. Поучать – не мой профиль.

– Но ты должен! Ну, соле мио, Лео, мяу…

– Ты меня волнуешь, красавица моя. Девочка моя…

– Запрещенный прием. Я собиралась приготовить тебе завтрак. Останешься без завтрака.

– А ты без жениха, если не накормишь его. Слепых склеротиков надо хотя бы кормить, моя любовь…

– Проживу как-нибудь одна, без мужчины. Иди сюда.

Я никогда не привыкну к тому, что для меня, только для меня, так колотится ее сердце, прерывается дыхание, закрываются глаза, совершается быстрое движение бедрами. Наши руки и ноги сплетаются. Я знаю, куда положить свою ладонь, знаю, милая… (На секунду прервусь, чтобы сделать важное замечание; торопиться мне теперь некуда, Вера теперь моя. Навсегда. Я о глазах. Ее глаза так и остались очаровательно серыми. Две серых блестящих жемчужины, которые я умею заставлять сверкать или матово тускнеть. Как захочу. В ее серых глазах поселились авроры. Оказывается серый – не самый плохой в мире цвет. Как же все изменчиво в этом мире, если даже серое может заиграть красками! Все не так безнадежно и мрачно.) Я знаю, что я должен сделать, и я с удовольствием сделаю это. Поверь.

С некоторых пор слово «должен» возымело надо мной магическую власть.