Прелесть пыли

— Хуже всего первые пять лет, — сказал мальчик, купая ноги в пыли, — а затем милее пыли ничего не будет. Не так ли, товарищ? — кивнул он новичку.

Парень — он был не настолько молод, чтобы его можно было назвать юношей, — переступил с ноги на ногу, смущенно потрогал мешок, словно ему было неприятно, что его присутствие все-таки замечено, словно он хотел остаться безликим, быть олицетворением долга и все.

— Молодцы мы, молодцы, — сказал неопределенно мальчик и повернулся к девушке. — Не так ли?

Девушка, боясь показаться нескромной, и раньше держалась в сторонке, будто не считала себя достойной партизан. Теперь же она еще сильнее сжалась и еще шире открыла свои лучистые синие глаза.

— И ты, товарищ, тоже знай об этом!

— Знаю, — ответила она с неожиданной готовностью.

Вдоль дороги, в каких-нибудь пятидесяти метрах над землей, пронесся самолет, скрежеща дряхлым мотором. С минуту все смотрели вверх, втянув голову в плечи, а когда самолет пролетел, мальчик усмехнулся:

— Стережет нас как драгоценность.

— Послушайте, — сказал новичок с некоторым раздражением. — Незачем нам здесь торчать. Того и гляди, нагрянут грузовики или танки.

Голый задержал на нем больной и равнодушный взгляд и ничего не ответил.

— Конечно, дорога существует не для того, чтоб на ней сидеть, — сказал мальчик. — Я только и мечтаю пройтись по пыли.

Голый посмотрел на свои сапоги. Из них выглядывали пальцы; на одном отстала подметка, и он высунул язык, как собака от жары, каблуки сбились. Он поглядел еще раз на голенища, немного подумал и разулся; осмотрел ноги, красные, воспаленные, стертые до водяных пузырей, заглянул внутрь сапог и один за другим перебросил их через плечо в поле.

— Пусть отдохнут, — сказал мальчик. — Они свое сделали.

Голый встал, вскинул пулемет на плечо легче, чем можно было ожидать, и осторожно зашагал по пыли.

— Пух, да и только, — сказал мальчик. — Целебная пыль. Она приведет нас к победе, по ней мы быстрее доплывем к цели. Купай ноги в этом спасительном средстве. Прекрасная штука пыль! И до чего же много на свете чудес! Не знаешь, что и лучше.

Сладкие плоды растут повсюду,
Не дают подняться горьким,
Но придет пора,
Но придет пора
Сладким плодам,
Но придет пора,
Но придет пора…

В общем, что-то в этом роде, — сказал мальчик. — Как ты думаешь, я поэт? Прирожденный, а?

— Похоже, что из нас с тобой хорошая бы карикатура на поэтов вышла, — сказал Голый с легкой усмешкой.

— Ничего — главное вперед к горам!

Они уже давно перестали обращать внимание на пару, идущую за ними. Да и парень с девушкой не глядели друг на друга. Парень шел непосредственно за партизанами, девушка чуть поодаль. Невнимание Голого и мальчика не было нарочитым — то была дань привычке. Они еще не понимали всей жестокости своего поведения. Новеньких не мешало хорошенько прощупать, и до первого настоящего дела они как-то бессознательно относились к ним чуть свысока. Но скоро Голый сообразил, что это глупо, замедлил шаг и пошел рядом с новичком.

— Откуда у тебя винтовка? — спросил он с напускной строгостью, полагая, что она будет воспринята как шутка.

Однако парень шутки не понял и решил, что ему учиняют допрос, причем не очень вежливый и благожелательный. Поэтому он ответил не менее резко:

— От старой армии осталась.

Голого возмутил дерзкий тон парня.

— И к четникам с ней пошел? — продолжал он.

— Вначале не разобрался, а потом поздно было. Все случая ждал.

— Лучше поздно, чем никогда, — сказал Голый.

Парень снова нахмурился, ушел в себя. А Голый повеселел. Наконец и он тоже не без удовольствия ощутил под ногами мягкий слой пыли. Шагать сразу стало легче. Он свободно бороздил пыль, не боясь оступиться, шаровары плескались вокруг бедер, а сзади свисали пустым мешком.

Новичок держался довольно заносчиво. Он не делал никаких попыток льстить и заискивать, вел себя с достоинством. Он ушел к четникам, потому что был молод, здоров и не мог оставаться дома, когда весь народ взялся за оружие. Не понимал он, что этим оружием можно бить по разным целям. Мысль, что другие борются, а он сидит, как маленький, на печи, была невыносима. Так он попал к четникам, И быстро разочаровался. Но выбраться оказалось не так легко. Мешали предрассудки, традиционные представления о чести. Однако со временем он все же решил уйти, и сделать это ему было тем легче, что он, в сущности, не участвовал в боях с партизанами, не был замешан в каких-либо злодеяниях, а немцев и итальянцев чурался как прокаженных.

Это был человек суровый, замкнутый и молчаливый, непреклонно требовавший правды и справедливости. Он хмуро взирал на мир своими серыми глазами, не веря ни в доброту, ни в разум. Поступал он так, как подсказывал ему собственный характер, не считая нужным идти против течения, на вещи смотрел мрачно и не верил, что люди могут что-либо изменить в существующем порядке. Так он и шел по земле в полной уверенности, что он на правильном пути.