Прекрасная пастушка

Все происходившее с ним раньше Решетников переносил с легкостью, относясь к жизни как к необременительному способу пребывания на земле в отпущенный тебе срок. Все попробовать, все испытать, оценить, вкусить всего — благо жизнь сложилась на зависть удачно; а все потому, что он оказался в нужное время в нужном месте. Под понятием «место» он имел в виду вовсе не точку на карте, а свою семью, именно мужчина и женщина, его родители, позволяли ему жить вольготно. «Широка страна моя родная… — смеялся Саша. — На самом деле вопрос не в широте, а в деньгах на билет», — шутил он, уезжая впервые далеко из дома под благословляющее мерцание глаз прослезившейся матери и под одобрительное хмыканье отца:

Отец. Неужели и он — отец? Неужели и у него есть сын? А может быть, даже два — он ведь не спросил у Риты, сколько лет ее сыну… Значит, выходит, ударила в висок внезапная мысль, и он прижал его указательным пальцем и поморщился, его дети родились не в то время и не в том месте? Не от тех мужчины и женщины, которые способны открыть перед ними весь огромный мир, позволить им почувствовать этот мир своим?

А если и в Африке есть его дети? Там, на кофейных плантациях, он тоже много чего совершил. Но он был осторожен, опасаясь, правда, совершенно других последствий. Он и там тогда думал только о самом себе. Ему и в голову не приходило ничего связанного с детьми. А на самом деле вполне может быть, что он увеличил народонаселение на Черном континенте.

Внезапно перед глазами возникла открытка, он купил ее в Танзании в сувенирной лавочке Дар-эс-Салама. «Масаи: мужчина и женщина» — было написано на обороте. Оба с бритой головой, кольцами в носу, полунагие. Он помнит, как веселился, подписывая ее влюбленной в него девушке: «Я — женился. Узнаешь?»

Решетников усмехнулся, вспоминая глупую шутку,

Саша опрокинул еще одну рюмку. Горячая жидкость ударила по печени. Однажды в Африке его били именно туда, тогда он оказался не в то время и не в том месте… Но сейчас-то, знал он, ему больно по-другому, и, словно в доказательство, эта боль ударила в висок.

Решетников сидел, сжав голову руками так крепко, будто не хотел выпускать мысль, которая разбухала все сильнее и рвалась наружу. Ему казалось, голова вот-вот лопнет, но он боялся признать беспощадную сущность своего открытия…

Эта мысль до безобразия проста: Вили больше нет. Ее нет нигде… Нигде на свете. Нигде на земле.

Саша вспомнил тот вечер, когда дарил ей изумруд, привезенный из Африки. Неограненный камень лежал у него в склеенном африканским торговцем пакетике из грубой бурой бумаги, в таких обычно продают камни на развалах. Он купил его из-за необычности цвета — прозрачно-зеленого, какого-то отчаянно-весеннего цвета жизни. А потом, когда он заглянул в глаза Виле, он вспомнил о камне, вот кому он подойдет лучше всего.

Но почему, почему Виля ничего не сказала ему? Решетников со стоном убрал руки от висков, потому что мысль, сдавившая их, вышла наружу.

Саша почувствовал себя так, как будто его выдернули из теплой норы, в которой он пребывал до сих пор, он огляделся и увидел, что нора его вовсе не тот большой мир, каким он ее воспринимал. Что мир гораздо шире, а сам он, оказывается, в нем здорово наследил.

Виля сказала ему, что у нее не может быть детей. Никогда. Она ведь так сказала. И он поверил…

Саша закрыл глаза и откинулся на спинку стула. Эта взрослая женщина чувствовала его, она понимала его гораздо лучше, чем он себя самого и чувствовал, и понимал. Скорее всего она говорила ему это, Когда уже была беременна. Она хотела иметь его ребенка. Но не хотела его самого?

Почему она не хотела его иметь рядом с собой? Возмущение и досада поднялись изнутри, они были настолько сильными, что Решетников почувствовал отвратительную горечь во рту. Что в нем такого ужасного, страшного, что она не захотела иметь его рядом?

Горечь затопила по самое горло, и Саша инстинктивно вытянул шею, словно опасаясь захлебнуться в отвратительной волне. Он крутил головой, как однажды в детстве, в деревне, когда оступился в старом мельничном пруду и его потащило на глубину. Почему она не хотела, чтобы он был рядом с ней? Что в нем такого отталкивающего, ведь им… их телам было так замечательно вместе.

Решетников застонал и схватил себя за волосы, потянул вверх, в отчаянии пытаясь выдернуть себя из сосущей сердце тоски, из бреда своей бессмысленной и бестолковой, как теперь оказывается, жизни.

Да чему он радовался до сих пор? Своей ловкости, с которой скользит по жизни? Африка, Европа, Север, Юг, времена на дворе разные, а он все на плаву, все время при месте. С местом? А на месте ли?

Потом волна откатила. Саша почувствовал себя совершенно трезвым. Трезвее трезвого.

Виля не верила ему. Это ясно. Но никогда не подавала вида… А сам-то он присматривался разве, интересовало ли его это вообще?

А тот намек, что она — Кармен… и есть сцена гадания в опере. Ну конечно, в той сцене Кармен нагадали смерть. Неужели Виля что-то чувствовала?