Прекрасна и очень опасна

Началась развлекательная программа. Тут Лида малость приуныла. Стриптизеры-шутники с костлявыми телами и мохнатыми слониками на причинном месте, канканные девицы в несвежем белье – все это показалось ей ужасным. Фокусники, правда, были хороши. А танцоры – и того лучше. Они показали румбу и вызвали, не соврать, бурю оваций. Правда, Лиде показалось, что аплодировали не дуэту, а только партнеру. Парень и впрямь был несусветной, просто-таки дьявольской красоты, с огненно-черными глазами, пластичный, словно расплавленный металл, льющийся из тигля в форму. Девушка тоже танцевала очень хорошо, но на фоне этого черного пламени ее просто видно не было. После окончания танца на лицах дам надолго воцарилось тоскливо-голодное выражение: небось все мечтали о красавчике-танцоре, и ведущий напрасно силился овладеть вниманием аудитории, подбрасывая ей забавные загадки, типа: «Как раньше назывались шахматы: чатуранга, чебуранга или бурабанга?» или «На территории бывшего Союза водится некое зловредное насекомое, случайно импортированное из-за рубежа. Как оно называется? Предлагаю три варианта ответа: гималайская малявка, мавританская козявка или ирландская древогрызка».

Наконец мысли косметических дам понемногу начали отвлекаться от магии черных очей и возвращаться к суровой прозе жизни. Соединенными усилиями решили, что загадочное насекомое зовется ирландская древогрызка. А оказалось, что это – мавританская козявка! А шахматы некогда звались чатуранга… Вся «Мэри Кей» дружно хохотала – за исключением американцев, которые никак не могли взять в толк, чему смеются загадочные славянки.

И вдруг в зале погас свет.

Произошло это так внезапно, что на миг воцарилось молчание, а потом дамы начали нервически повизгивать и кричать: «Сапожники!» Впрочем, крики и визги тотчас стихли, как только тьму прошило несколько трассирующих красных огоньков. Сначала тихо, потом громко зазвучала протяжная мелодия, напоминающая не то плач, не то вой. Он вздымался выше, выше, он уже бил по барабанным перепонкам – и вдруг оборвался порывистым аккордом камуса.

Зал зааплодировал. Наверное, среди посетительниц были завсегдатаи, которые отлично знали, что сейчас произойдет. И ждали этого с нетерпением.

Сцена осветилась красным, и все увидели, что на ней стоит высокая женщина. На ней было обливающее тело короткое красное блестящее платье. Длинные, прямые, тяжелые волосы тоже казались красными; в свете прожекторов лицо, руки и ноги отливали медью.

Музыка опутывала зал, колола его, подхлестывала. Мелодия была изумительная, и женщина в красном двигалась в одном ритме с нею. И не сразу Лида поняла, что она не только танцует, но уже поет.

Это был голос такой глубины и диапазона, что Лида тихо ахнула. Вот это да! Настоящая джазовая певица! Ну просто Глория Геймур или Грейс Джонс, ничуть не хуже. Даже лучше, лучше, честное слово!

Музыка оборвалась, певица склонила голову. Красные сполохи сменились обычным освещением.

Кожа у певицы была белая, а платье и волосы – красные. Это именно ее видела Лида в рекламе. Очень яркая. Очень красивая. И – опасная…

Выходит, это она и есть – «красная волчица»?..

Ей аплодировали, кричали что-то. Лида вслушалась в разноголосицу.

– «Расскажи», «Расскажи»! – кричали одни.

– «Ты», «Ты»! – надрывались другие.

– «Май харт, май харт»! – надсаживались третьи.

Лида поняла, что певицу знают и любят. Та чувствовала это и улыбалась безмятежной, счастливой улыбкой всеобщей любимицы.

– Тише, тише! – махнула она рукой. – Я все спою!

– И «Красную волчицу»? – крикнул кто-то нетерпеливо, и Лида вздрогнула.

А певица только еще раз улыбнулась:

– Я же сказала – все спою!

Она опять махнула рукой, теперь в сторону будочки, где сидел звукооператор. Послышалась запись оркестровки: ритмическая музыка в стиле диско.

Расскажи, хороший, расскажи, красивый,
Любишь ли меня? Хочешь ли меня?
По тебе страдаю, молча погибаю
Днем и ночью я, днем и ночью я.

Ты проходишь мимо, вновь проходишь мимо,
Отводя глаза, отводя глаза.
В моем сердце горе, на губах улыбка,
На щеке слеза, на щеке слеза…

Теперь это был совсем другой голос – легкий, девчоночий, отчаянно-слезливый. Девушки из «Мэри Кей» начали тихонько подпевать.

Лида улыбнулась. Эта песня невольно отправляла всех в детство! Вернее, в юность, примерно в восьмой-девятый класс. Первая любовь, мальчик-старшеклассник, который вновь проходит мимо, отводя глаза… Может быть, такие же колдовские, как у того танцора…

У всех это было. Первые слезы на разрыв рыдающего горла. Чудесное время!

Отхлопали. Музыка изменилась. Теперь это была всем известная «Belle», но с неизвестными словами: