Преемник

— Берите, ребята, — пробормотал Михар, подталкивая с телеги крайний мешок. — Берите, чего там… По-соседски…

Я молчала, прижимая узелок к груди. Лица «ребят» казались одновременно заурядными и отталкивающе-самоуверенными, как у Хаара. Час грабежа был для них не столько часом обогащения, сколько временем власти. Хорошие ребята.

Первый — по-видимому, старший — возмущённо пнул спущенный с телеги мешок:

— Это чего, сопляк? Мне на горбу тянуть, да, паскудник?

Я видела, как растерялся Михар. Он, единственный парень в семье, не привык, похоже, к такому обращению; тем временем разбойники окружили телегу, переворошили солому, и чья-то грязная холодная рука цапнула меня за ногу. Я дёрнулась.

Старший хохотнул:

— Ничего-о… День в засаде проторчали, так хоть пожива… Экая курочка, ай-яй-яй…

Я обомлела, сжимаясь в комок.

— Значит так, — распорядился старший, обращаясь к Михару, — выручку — сюда… Выпрягай клячу, мешки грузи на ейный хребет, нам таскать неохота… Грузи и проваливай, сосунок, девчонка — наша…

Михар медленно поднялся. Соскочил с телеги; лицо его казалось застывшей маской, и на секунду мне показалось, что он не отдаст меня.

— Как — мешки? — спросил Михар дрожащим голосом. — Вам один мешок положен, а лошадь — моя… Что я без лошади, а? Работа же…

— Чихать нам на твою работу, — усмехнулся старший, забавляясь. — Скажи спасибо, что целым отпускаем… А ты, — он кивнул мне, — вылезай…

Жалко усмехнувшись, я развязала свой узелок:

— Ребята… Да у меня ничего нету…

— Всё у тебя есть, — вкрадчиво успокоил один из парней, чьё круглое лицо казалось ещё более круглым из-за торчащей во все стороны бороды. — Всё есть, издали видать…

Его товарищи перемигнулись и сально, с видимым удовольствием загоготали.

— Один мешок! — голос возмущённого Михара сорвался в писк. — Один, и больше не дам!

Сзади чьи-то руки схватили меня под мышки, сильно дёрнули, вытянули из телеги; я выронила узелок, изо всех сил ворочая головой, пытаясь найти в лицах окружавших меня людей хоть искорку, хоть проблеск сострадания.

Михар прыгнул на старшего, размахивая кулаками; несправедливость так потрясла его, что он забыл, казалось, о страхе — он ругался и грозился так, будто эти пятеро ехали в телеге, а он, храбрый Михар, остановил из среди леса, чтобы грабить…

— Пойдём-ка, — меня волокли прочь. Сил сопротивляться не было — парализованная ужасом, я покорно переставляла ноги, когда позади меня ругань Михара переросла в отчаянный крик, и крик оборвался тонким: не-е!

Я обернулась.

Михара не было видно за розовыми ветвями какого-то цветущего дерева. Михара не было видно, только ноги его молотили воздух невысоко над землёй — помолотили, подёргались и повисли без движения.

В глазах моих наступила ночь.

Путь сквозь лес прошёл в полубеспамятстве. Остановившись у родника, разбойники долго и тщательно брызгали на меня водой и давали напиться; потом круглолицый, странно поигрывая бровями, подмигнул поочерёдно всем своим спутникам и красноречиво взялся за пряжку своего ремня.

— На сук захотел? — осадил его старший. — Сове покажем, как есть… Сова скажет — нет, тогда пользуйся без страха… Сова скажет да, так тоже ничего, потом получишь, и не убудет от неё…

— После Совы не убудет?! — возмутился круглолицый. — Да он её в лепёшку сплющит, они же мрут после Совы!

Живот у меня свело судорогой.

Старший прищурился на круглолицего:

— Тебе что, Сова не по нраву? Девок отбивает, да?

Все четверо его товарищей отвели глаза и громко засопели.

— А Сова бы и не узнал… — буркнул непокорённый круглолицый. — Решил бы, что так и было!

— Всё расскажу Сове, — сказала я, размазывая по лицу грязную воду. — Всё расскажу, и про тебя, — я ткнула пальцем в круглолицего, — и про тебя, — и я наугад кивнула на щуплого молодого парня с косынкой на шее.

— А про меня — что? — справедливо взбеленился парень. — Я — что?

— Поговори, — процедил мне старший, сузив глаза. — Поговори, так к сосне привяжем, волки спасибо скажут… Никто не узнает, была ли девка…

— Узнает, — отрезала я с нахальством, родившимся от крайнего отчаяния. — Пять языков — не один язык… Кто-то ляпнет — с прочих головы полетят…

Старший ощерился и с размаху засадил мне пятернёй по лицу. Согнувшись и всхлипывая, я успела-таки заметить, как пятеро обменялись злыми, напряжёнными взглядами.

К дереву меня привязывать не стали, а примотали за руки к лошадиному хвосту — и старая кляча с непосильной ношей на спине, и я, ожидающая самого худшего, много раз прокляли длинное, тяжкое путешествие через весенний щебечущий лес.

И уже в сумерках все мы вышли в схоронившемуся в зарослях поселению — временному разбойничьему лагерю. Логову, короче говоря.

* * *

Эгерт Солль проснулся среди ночи оттого, что на щеке его лежал шрам.

Он вскочил в холодном поту, вцепившись руками в лицо — шрама не было, он исчез ещё тогда, двадцать лет назад, когда заклятье трусости было снято…

Но откуда это гадкое ощущение, откуда вера, что шрам невидим — но он здесь?!