Предвыборная страсть

«Если честно, то хочется обратиться к вам, как в добрые старые времена: дамы и господа! — продолжала Агеева. — Я понимаю, вид горящих книг вам не нравится. Мне — тоже. Все мы знаем, что уничтожение книг — это дикость, невежество, фанатизм. Этим занимались все бесчеловечные режимы, будь то инквизиторы, фашисты, маккартисты или, к сожалению, коммунисты. Мы привыкли уважать книгу, видеть в ней сокровищницу человеческой мудрости, символ красоты и величия души человеческой. Да, это так. И потому сжигать книгу, плод таланта, искры Божьей и трудолюбия, — грех. Большой грех, уважаемые дамы и господа. И даже книги посредственных авторов, кого Бог обделил своей искрой, — тоже грех. Мы люди свободные: не нравится — не читай, не покупай. И тем не менее перед нами горят книги. Страшное зрелище, не стану скрывать от вас свои чувства. Но книги ли это в том смысле, который мы вкладываем в это понятие с детства? По форме — да. По сути же — нет. Ибо в них не что иное, как дурман, наркотик, который долгие годы впрыскивали нам в кровь, вталкивали в глотки, вынуждали дышать им, заставляли видеть, слышать и чувствовать не то, что может видеть, слышать и чувствовать нормальный человек в цивилизованной стране, а то, что хотелось людям, чьи фамилии стоят на этих обложках! — Агеева вскинула руку, махнула в сторону костра, горящего уже не весело и беззаботно, а зло, с треском и черным дымом. — Нам говорили о высокой и благородной идее, на самом же деле целенаправленно и методично превращали в послушный скот. Всю страну. Весь народ. Можем ли мы себе представить, что в этом костре сгорает хоть одна по-настоящему прекрасная, гуманистическая идея? Нет, не можем. Кроме чванства и страха перед народом там ничего нет. Ничего!..» — Она выдержала паузу, внимательно посмотрела на собравшихся. Слушают? Телекамера показала напряженные лица. Ее слушали. Никто не курил, не разговаривал, головы согласно кивали, а во взглядах, направленных на коптящее пламя, прорезалась жестокость. Агеева довольно улыбнулась. «Вот и получается, что здесь горит ложь и ничтожество и позор великой страны, великого народа! Именно это, а не книги, уважаемые дамы и господа, мы сжигаем сейчас в центре нашего Прикубанска. Долго нас уродовали, калечили наши души, и еще нескоро освободимся мы от комплекса неполноценности. Но освободимся! Пусть этот костер станет символом очеловечивания наших взаимоотношений, наших устремлений, наших российских ценностей. Еще раз посмотрите на костер. Огонь пожирает черную пустоту, угнетавшую наши души. Огонь раскрепощает нас. Вы — свободные люди великой державы. Запомните это!»

Несколько мгновений стояла тишина, а потом раздались аплодисменты, одобрительные выкрики, толпа дрогнула, дернулась вперед, к жаровне…

— Ты все не можешь налюбоваться на нашу соперницу? — жена неслышно подошла к нему сзади, обняла за плечи. — Фантастическая женщина, ничего не скажешь! Была б я мужиком, обязательно бы влюбилась.

Вашурин выключил видеомагнитофон, болезненно скривился, передернул плечами, освобождаясь от ласковых рук жены.

— И будучи бабой можешь влюбиться, теперь это не преступление… Сучка она, комсомольская сучка! Я тогда стоял за нею, про себя усмехался, думал: «Ну-ну, дура, давай, воспитывай пьяных мужичков!» Никто не принимал ее всерьез, понимаешь?! А теперь уже пятый раз смотрю, как будто глаза открылись: да она же прямо-таки демократическое крещение устроила! Это похоже на шаманство! Как раз то, что нужно необразованной сволочи в этом дерьмовом городишке!

— Я тебе давно говорила, дорогой, она не дура. И речь получилась неплохая, чувствуется философское образование. А как вообще сделан этот материал! Молодчина корреспондент, вступление прямо-таки апокалиптическое. Я не помню, это все показали по городскому каналу?

— Черта с два! Начало и концовку обрезали. Только речь Агеевой, — мрачно пробурчал Вашурин.

— Я понимаю ее. Сильной личности не нужна красивая рамка, она сама красива. И в прямом, и в переносном смысле… Ну, и что ты думаешь по сему поводу, дорогой?

Вашурин покосился на жену. Когда-то была красивой, пухленькой блондинкой, а теперь расползлась, увяла, не следит за собой. Халда халдой. С Агеевой не сравнить.

— Никакой пользы от этой кассеты я не вижу, Катя. И так смотрю, и эдак — нет, не получается. Мне почему-то казалось, что теперь, когда сильна ностальгия по прошлому, Агеева здесь выглядит идиоткой… Если показать по телевидению, люди разозлятся, возмутятся. Нет!

— За две недели до выборов идиотом выглядишь ты, Володя.

— Не груби, Катя! Попридержи язычок за зубами!

— Ох, какой сердитый! Если кассета не нужна, верни ее Осетрову. Бедный Паша издергался, разыскивая тебя, четыре раза звонил, пока не дозвонился.

— А вот — хрен ему, холую агеевскому! Перебьется! Я на него двести долларов в ресторане «Кавказ» угрохал, пока уломал дать посмотреть старый сюжетец, вспомнить, так сказать, молодость. Еле уговорил. Ты же слышала, я сказал, что кассету украли на одной встрече с избирателями.

— А потом могли вернуть, под дверь подбросить.

— Не могли. Отвяжись, Катя!