Предсказание – End

– Фотки останутся вам на память, – Герман оторвал от себя Шубина. – А я погощу тут у вас, мне пока что не надоело.

Глава 27 По дороге из банка и как бы между прочим

После обеда в компании Самолетова Сергей Мещерский поднялся к себе в номер. Достал из шкафа дорожную сумку. Выход был простой – побросать в нее вещи, расплатиться на ресепшен – и прощай, Тихий ПОЛОУМНЫЙ Городок! Оставайся один со своими дефективными сказками. Истинно, истинно – сон разума рождает чудовищ. Нечистых тварей, охотящихся за легковерными в лабиринтах их же собственного больного воображения.

Рождает чудовищ…

Сон…

Мещерский тупо пялился на дорожную сумку. Это был уже второй, если не третий приступ «деланья ног», желания слинять как можно скорее отсюда и бросить все и всех к этой… как ее… чертовой бабушке, здешней тихогородской бабе-яге. Бросить всех. Фому и…

Он увидел перед собой лицо Куприяновой. С последним своим вздохом она просила, умоляла о помощи, не в силах уже произнести ни слова, ни имени своего убийцы. Если то, что творится здесь, в городе, по словам Самолетова, и есть самая настоящая, самая главная и единственная реальность, то вот она в чем заключена, отражена, аккумулирована – в убийстве женщины. По причине неизвестной и якобы почти мистической. Но ведь должна же быть и реальная причина?

Мещерский вынул из сумки электробритву. И, с каким-то остервенением воткнув ее штепсель в розетку, начал бриться.

Ну, я вам всем еще покажу!

Потом он принял душ, переоделся, глянул в зеркало и, оставшись доволен своим внешним видом (делаем скидку на бессонную ночь и разные там параноидальные «беседы по душам» с представителями местной городской фауны), двинул в банк. Как-никак они приехали сюда с Фомой в интересах развития собственного бизнеса. А без финансовой стороны ни одно развитие не стоит и ломаного гроша.

И вот чудо, почти у дверей местного отделения Сбербанка России он столкнулся с Фомой. Тот вылез из такси.

– Что в прокуратуре было? – спросил он с ходу.

– Дурдом, – Мещерский коротенько поведал о своей беседе с прокурором Костоглазовым в присутствии Шубина и Самолетова. Сказал, что потом обедал с Самолетовым в гостинице. Эпизод у церкви Василия Темного и последующий разговор с аккордеонистом Бубенцовым он намеренно опустил. Упомянул лишь осторожно, что «краем уха слышал странные, совершенно безумные вещи по поводу происходящего в городе».

– А я опять дом наш бывший ездил смотреть, – Фома сентиментально вздохнул. – Ничего там уже не осталось от поселка ученых, почти весь лес застроили. Я и на полигон сгонял. Раньше там все огорожено было на сотни гектаров, КПП, ток в сотни вольт, а теперь даже забор растащили на металлолом. Все сплошь секретно было. Мы сколько жили тут с сестрой, как деда ни просили, чтобы взял нас с собой туда, – всегда отказ, нельзя, запрещено. Мне потом как-то до лампы стало, а Ирма… Она всегда хотела побывать на полигоне. Знаешь, она так жадно хотела видеть все своими глазами – другие страны, другую жизнь, другую реальность. Она и в театральное так отчаянно стремилась, потому что воображала, что эта иллюзия даст ей то, чего ей так не хватало. С возрастом я все чаще вспоминаю ее, хотя мы не были с ней так уж близки, я тебе говорил. Я смотрел сейчас на наш бывший дом, и, знаешь, я не мог представить Ирму сейчас, в нашем времени – чьей-то там женой, матерью детей…

«Голова-то у той твари ее ведь была, только такая, что и в страшном сне не привидится…»

Мещерский вздрогнул: вот черт! Да что же это такое, так и сам ведь спятишь. До чего дошло – голоса мерещатся, вот как будто сейчас Бубенцов сзади подкрался и просипел это прямо на ухо.

В банке он старался думать только о том, что им объясняла заведующая, она же старший менеджер, полная представительная дама в очках. Фома проявлял невиданное деловое рвение. Тут же открыл счет для будущего перечисления средств, живо интересовался условиями получения различного вида кредитов здесь, на месте. Не верилось, что всего сутки назад этот вот деловой в доску субъект с ножом в руках кидался в ресторане на своего заклятого врага, а потом…

Мещерский вспомнил лицо Фомы во время его утренней «исповеди». Как изменчив, как непостоянен человек по своей натуре. И не в этой ли изменчивости корень всех зол его во все времена и в любых обстоятельствах?

А день уже снова клонился к закату.

– Ты вон с Ванькой обедал, а я жрать хочу зверски, – сказал Фома, когда они вышли из банка. – Айда, а?

– Чур, только не в «Чайку».